Андрей Имранов - Антитезис

— Вы же знали, какое предложение он мне собирается сделать, не так ли? А что было бы, если бы я согласился?

— Это два вопроса.

— Ну… да!

Вирджил хмыкнул.

— Не только знал, но и сам попросил. А что до второго вопроса… ты знаешь, что было бы, если бы у бабушки был …?

— Знаю, — хмуро сказал Дима, — она была бы дедушкой. И все-таки: вы предполагали что я соглашусь? Или что не соглашусь? И как бы Корвач из меня миллионера делал?

— Только не говори мне, что он тебе не объяснил, как он миллионеров делает, — недобро усмехнулся Вирджил, — я ничего не предполагал, я хотел, чтобы ты оказался в ситуации выбора. Выбора, который может все изменить… сколько раз ты собирался начать новую жизнь с понедельника?

Дима открыл рот, чтобы ответить: «О чем вы?», но передумал и сказал:

— Много, — и вздохнул.

— И что, получалось?

— Ну… вы же знаете.

— Знаю. А почему так, не думал?

— Мотивации серьезной не было, если верить вчерашнему психологу-рецидивисту.

Вирджил хихикнул.

— Верно. Но не только. Есть такое мудрое высказывание, еще древнекитайское, если не ошибаюсь: «Прошлого уже нет, будущего — еще нет. Реально только настоящее». Говоря проще, если ты хочешь что-то изменить, делай это в настоящем. Прямо сейчас, а не после дождичка в четверг.

Дима снова вздохнул.

— У меня еще один вопрос. Глобальный.

Дождался ответного кивка Вирджила и, волнуясь, продолжил:

— Еще до вчерашнего дня это… ну, то, что я тут делаю еще как-то было нормально… ну, то есть, подходило под то, что бывает с человеком, поступающим на новую работу. С натяжкой, но подходило. А сейчас… я смысла не понимаю, вот в чем проблема. Зачем мне эти лекции, эти встречи с интересными людьми? То есть, зачем мне — это еще можно придумать, но зачем — вам? Пистолет — это уже слишком. Так не бывает. Чтобы человеку на пятый день испытательного срока… зачем журналисту пистолет?

Дима встал и в волнении прошелся по комнате:

— А удостоверение? Если его в деньги перевести, это же не одна тысяча долларов получится, если его вообще купить реально. Да я с ним и с пистолетом за один вечер таких дел мог натворить, вы б потом год разгребали. Нет, ладно, будь я какой-нибудь известный журналист или писатель, вы бы могли рассчитывать, что вложенные усилия окупятся, когда я вас рекламировать стану. Но я же — никто! Нет… даже не так…

Дима остановился, покрутил перед собой пальцами правой руки, словно ловя в воздухе нужные слова.

— Если бы на пятом дне испытательного срока вы бы мне поручили издательством руководить… или сделали главредом газеты с миллионным тиражом, я бы растерялся. Я бы решил, что либо вы меня с кем-то перепутали, либо слишком сильно на меня рассчитываете. Но я бы вас понимал! А вы мне выдаете пистолет и удостоверение сотрудника ФСБ. А бандит с замашками психотерапевта предлагает, с помощью паяльника и утюга, за месяц сделать из меня миллионера. И этого — я не по-ни-ма-ю!

Вирджил хмыкнул, отодвинул от стола кресло и, со вздохом, опустился в него. Указал взглядом на стул, с которого недавно вскочил Дима.

— Сядь, не мельтеши.

Дима молча сел.

— Ты, наверное, забыл, о чем мы с тобой разговаривали в самый первый день. Нам нужен журналист. Но он должен быть не просто человеком, преданным нам душой и телом, он должен быть одним из нас. В недалеком будущем мы планируем запустить некоторые процессы в обществе, которые должны будут привести к значительным социальным и экономическим изменениям. Это не будет революция…, — Вирджил поморщился, — нет-нет. На этот раз мы собираемся избегать возможных потрясений всеми силами. И в то же время, это будет революция. Революция в умах, в сознании людей. И, как и при всякой революции, нам нужны будут ее певцы. Журналисты и писатели, поэты и актеры, музыканты и телеведущие. Это — тот мост по которому новые идеи будут проникать в головы людей. Один томик стихов Маяковского сделал для Октябрьской революции больше, чем все собрания сочинений Маркса-Энгельса-Ленина вместе взятые. Потому что цитируя именно Маяковского, а не Маркса, обычный рабочий шел в атаку против отлично вымуштрованных бойцов белой армии. Потому что делу революции простые, ясные и запоминающиеся Окна Роста помогли намного больше, чем труды теоретиков коммунизма. Я не принижаю значимости теории, она крайне важна. Но кто-то должен доносить ее до народа. Не голую теорию — её дух, её суть, её самость. Идею. И для этого человек должен быть в ней — в идее. Бесполезно предлагать большие деньги состоявшемуся писателю, предлагая ему работать на нас. Пусть даже он будет работать честно и от души — у него получится отличная, читаемая книга, может даже — шедевр. Но идеи революции она нести не будет. Обратясь к событиям начала прошлого века — сравни книги Гайдара и Горького с книгами Бунина и Алексея Толстого. Даже приняв революцию, не смогут ее воспевать люди, состоявшиеся в другой идее. Наоборот — при всем их старании, упадничеством и декадентством будет нести от их произведений. С одной стороны — Маяковский и Демьян Бедный, с другой стороны — Есенин и Блок. Даже «Двенадцать» Блока, при всей ее кажущейся приверженности новому социальному строю, скорее вредила ему, чем помогала. Потому что — точно передавая настрой автора, она заставляла задуматься — а что вообще происходит? То ли происходит? И туда ли они идут, двенадцать апостолов нового строя?

Вирджил замолчал. Диме же последнее услышанное предложение напомнило некоторые вопросы, которые он собирался задать еще три дня назад.

— Кстати, об апостолах. Я вот почитал в Интернете про катаров, — Дима заметил тень неудовольствия, промелькнувшую по лицу Вирджила и заторопился, пока его не перебили, — так там везде написано, что это — христианское учение. А я пока чего-то и близко не…

— Поэтому я и говорил, чтобы ты ничего не читал, — вздохнул Вирджил, — но, раз уж ты это сделал, отметил ли ты какие-нибудь различия между католической церковью и учением альбигойцев?

— Да, — Дима кивнул, — у катаров все как-то честнее устроено было. Без мракобесия, без инквизиции. Больше для людей, чем для церкви. Я, правда, читал немного, так что может это просто… впечатление такое?

— Нет, впечатление верное. Катары, они же — кафары, они же — новациане — очень древняя религия. Даже не столько религия, сколько мировоззрение. Сегодня под катарами подразумевается исключительно Альбигойская церковь — в сущности, католицизм, построенный на принципах катаров. Но это не так. Само движение совершенных христианством не являлось и не является. Видишь ли, тогда церковь была главной силой на планете. Соответственно, именно за реформацию церкви и взялись тогдашние катары. Сегодня главная движущая сила отнюдь не в церкви, поэтому смысла цепляться за нее немного. Сегодня мы собираемся изменить государственно-экономический аппарат.