Вячеслав Букур - Поиск-87: Приключения. Фантастика

Сергею вовсе не хотелось воспитывать этого н е г о д я й ч и к а. Такое подобрал он им про себя определение: старшие — н е г о д я и, а те, которые помладше, — н е г о д я й ч и к и. Он давно сформулировал модель, объясняющую, откуда такие берутся и что надо с ними делать. Суть этой модели отражала старинная пословица — «горбатого могила исправит». То есть он допускал, что кто-то из таких может и перевоспитаться. В единичных случаях. Но сам этим заниматься не намеревался.

А ответил он потому, что не смог удержаться. Он не любил, чтобы последнее слово оставалось не за ним. И еще его корежило от мата: бесстыдного, громкого, претендующего на роль человеческой речи. И когда он начал отвечать, хотел, чтобы этот маленький негодяйчик почувствовал все презрение и превосходство над ним человека культурного. Но презрения не было. Он сам удивился его отсутствию. Он не мог воспринимать всерьез эту мелкоту.

Негодяйчик не ответил ничего, свистнул не очень громко, как-то по-хитрому подвернув нижнюю губу: «Подсобите», — и две руки высунулись из темноты фургона, подхватили, внесли его.

Следом прошмыгнул второй негодяйчик. Оперативники подвели третьего. Этот тоже был в замусоленной школьной форме, у курточки рукав с эмблемой почти совсем оторвался и, похоже, не сегодня. Он и лицом походил на первого: низкий, в два пальца, лоб, а рот занимает всю нижнюю часть лица. Только волосы у него были короткие и не такие грязные.

— Дяденьки, — он бормотал тихо и непонятно, противно бормотал, — не надо меня в милицию. Не буду я больше. Я ведь не крутил.

Перед фургоном он остановился.

— А Витька под скамейку ножик спрятал, на пружинке. Он всегда с ножиком ходит. Давайте я покажу.

— Видишь, какой вы народ серьезный: с ножиками ходите. А говоришь, не надо в милицию. Обязательно надо. Познакомимся. Ножики на пружинках посмотрим, по душам поговорим, — студент-оперативник, который вел его, говорил почти ласково, и этот ласковый тон был удивителен Сергею, потому что четверть часа назад этот парень бился жестко, нисколько не смягчая своих ударов. Сергей видел, как перебросил он одного из тех через себя на асфальт, лицом вниз. Но сейчас он уже отошел.

— Ну, не надо меня в милицию, — мальчишка опустился на асфальт, лицо его, оказавшись рядом со стоп-сигналом, сделалось багровым и до жути неживым.

— Не спи, — добродушно приговаривал оперативник, — а то замерзнешь. («Не спи — замерзнешь», — это была последняя фраза окончившегося учебного года — из тех, что входят в лексикон всего факультета. Вначале остроумная, потом — плоская и набившая оскомину, в дело и не в дело лезет она в разговор, пока вдруг не заменяется новой, пришедшей невесть откуда.)

Мальчишка не вставал, и оперативник подхватил его под мышки, поднял и тут же уронил.

— Тьфу, мразь, — поморщился он, и Сергей почувствовал скверный запах. — Давай живее, не рассиживайся!

Мальчишка поднялся и торопливо, оглядываясь, словно ожидая удара, вскарабкался в фургон. Сержант закрыл дверь.

— Несправедливо, ребята, получилось. Те поедут с комфортом, а вам придется до отдела пешочком.

— Да, — согласился Сергей, — уж. Даже странно, и чего это я им не завидую?

— Пойдем поищем Витькин ножик на пружинке, — похлопал его по плечу Вадим.

Нож лежал не под скамейкой, а прямо на брусках сиденья.

— Сообразительный парнишка, — сказал кто-то из оперативников. — Спрятать не смог, так на виду оставил и поехал себе налегке.

— Он-то сообразительный, а… — Вадим нашел уже виновного, но постарался быть великодушным, — а мы — раззявы.

Сергей никогда не видел таких ножей. Пластмассовая рукоять сложной конфигурации, выпирающий из нее металлический рычажок. Он надавил на него, ожидая, что лезвие выпрыгнет жалом вперед, а оно откинулось сбоку, лениво, словно раздумывая, стоит ли вообще открываться. Но, откинувшись, оно встало на место прочно и не качалось в гнезде, когда Сергей попробовал шатать его рукой. Если бить прямо, такой нож не закроется, и предусмотрительно сделанная перекладина на рукояти не даст соскользнуть руке, если лезвие попадет во что-то твердое. В ребро, например, уточнил про себя Сергей и представил вдруг, как не в кого-то, а в него входит эта узкая стальная пластина с манерно заостренным носиком, проткнув кожу, между ребер, к ничем не прикрытому сердцу. Он не знал, кто из семерых владелец ножа, но представил вдруг, что полчаса назад его встретил бы удар не отточенной струны, а этого вот ножа, и снова зашевелилась лягушка где-то под желудком. Он сжал рукоять и ощутил на выпуклости рукояти резьбу.

— Посветите, — попросил он.

— Странный знак. Не похож на блатные метки.

— Шушеру на старинное письмо потянуло. К чему бы это?

В качающемся свете газовой зажигалки знак был виден отчетливо: славянская буква «аз» в пунктирном круге.

— Это старинное обозначение ста тысяч, — пояснил Сергей. Приятно было оказаться единственным сведущим человеком. — Назывался — «легион». — И, не договорив еще, Сергей вдруг пожалел о своем знании, потому что вспомнил, где видел он так же выдавленный в пластмассе этот знак и кто объяснял ему, что значил он триста лет тому назад.

— Откуда среди них таким грамотным взяться?

— «И имя вам — свора, а не легион», — протянул задумчиво один из оперативников.

— Что-что? — переспросил Вадим. Знатоком изящной словесности он не был.

— Это из Вознесенского:

Разговор проходил мимо Сергея. «Так на Руси обозначалось сто тысяч. Пока Петр арабские цифры не ввел. А назывались тогда сто тысяч не просто так, а специальным словом — «легион…» Он помнил это пьяноватое объяснение Андрюшки и весь тот вечер, потому что Андрей пришел раньше, чем они ждали, и потому не вовремя, и был он нетрезв, отчего Светка расстроилась и зашумела на него, но потом он умылся, пришел в себя и даже поспорил с Сергеем, Петр ли Первый ввел арабские цифры. Потом Сергей уточнил по Брокгаузу. Про арабские цифры был прав он: пришли они в Россию еще в шестнадцатом веке. А вот про «легион» Андрюша объяснил все точно.

Утро было солнечное, свет пробивался даже через пыльные стекла, и в подъезде не было обычной прохлады, такой приятной летом. И Сергей не стал отвечать на влажное прикосновение Светкиных туб. Их никто не видел, но целоваться среди утреннего света было странно. И еще Сергею не терпелось узнать то, зачем он пришел.

Он прошел в комнату.

— Ты одна? — спросил он.

— Трусишка, — Светка подумала, что он боится, и потянулась к нему. Ее не смущал свет. — Ты так рано… Я еще не проснулась. Я ждала тебя позднее.

— Я соскучился по тебе, — соврал Сергей. — Я не мог ждать до вечера. — И это была правда.