Станислав Михайлов - Эра воды

В конце голос парня сорвался, и он остановил запись. Но тут же последовала новая. Судя по маркеру времени, через одиннадцать часов пятнадцать минут.

— Алекс Данстон и все такое прочее, — лицо потное, дышит с трудом, говорит торопливо. — Меня не нашли. Что-то не так на Ганимеде, не могут они все молчать! Кто меня найдет, передайте запись в КК и родным. Климат отключился, сейчас реген встанет и мне крышка. Так что кольнусь, чтоб не мучиться. И знаешь, что…

Щелкнуло, и наступила тишина. Запись кончилась. Похоже, камера вырубилась раньше системы обновления воздуха, и мне не пришлось смотреть, как он умирает. К кому были обращены последние слова? К матери, другу, девушке? Они остались в прошлом, не попав в историю, не проскользнув в щель случайностей и стечений обстоятельств.

До событий на Марсе я бы сказал, что они потерялись, а теперь не уверен. Возможно, все, что мы делаем, о чем думаем или даже то, что мы могли бы делать и думать, даже в нескольких вариантах, хранится где-то в памяти Вселенной, потому что, сдается мне, единственное, что реально существует, это память и ее проектор — Время. И оно совсем не то, что мы о нем думаем.

Я сидел плечом к плечу с мертвым, но уже немного знакомым Алексом Данстоном, и глядел на дождь. На секунду я поверил, что механик жив и смотрит вместе со мной.

Глубоко вздохнув, я отключился от его скафандра, вычеркнул из списка станцию номер двадцать один и поднял руку в никому не нужном прощальном салюте. Хотя, думаю, он желал бы этого. Да и сам-то я, возможно…

Возможно, я попрощался с частью себя, навеки оставшейся на Ганимеде.

Мне показалось или там что-то плеснуло? Вон там, возле камешка… Рыба?

Да не может быть.

Успели вывести и запустить какой-то вид до катастрофы?

Не слышал о таком.

Померещилось?

Я соскочил с камня, на котором сидел, и в два прыжка оказался у самого берега. В быстрой речной воде, конечно же, ни следа. Прозрачна до дна, до гладкого серого базальтового ложа. В голове закрутилось всплывшее из небытия: «базис эррозии» и «аллювиально-деллювиальные отложения верхнего триаса».

Никчемные словосочетания. Какой, к черту, триас?! Это же не Земля. Да и не будет тут в ближайшие сотни лет приличного аллювия — интрузивы ох как неохотно выветриваются…

Снова плеснуло, но уже дальше. Плеснуло и блеснуло в воздухе, клянусь, я это видел! Да что же такое, ей-богу…

Крадучись, едва ступая, чтобы предательски не подпрыгнуть из-за слабой силы тяжести, я подкрался к месту, где… Не может быть! Невозможно, чтобы показалось, но откуда на Ганимеде — лкумар?! Золотистый панцирь сверкнул на солнце, подразнил сетчатку моего глаза и исчез. Не раздумывая, я бросился в воду и поплыл за ним.

Плаванье при силе тяжести в одну седьмую от нормальной — увлекательное занятие. Мощными гребками ты летишь сквозь прозрачные струи струи, почти как птица в земных небесах. Крутишься и ныряешь, будто древнекитайский дракон, опьяняешься властью над стихией, словно античный герой, вкусивший напиток силы. Что же, взлетай на метр-другой-третий огромной бабочкой, плюхайся назад, выплескивая снопы огромных брызг, проливая каскады воды, ныряй и мчись в глубине гигантской первобытной рыбой, прыгай с камня на камень в порогах, чьи масштабы благодаря малой гравитации увеличены в несколько раз. Но не забывай: инерция остается инерцией, а камень — камнем; кинетика удара есть масса помноженная на скорость, так что береги кости, новоявленный речной бог, береги свои драгоценные кости.

Река кипела вокруг, сливаясь меж валунами в длинные треугольники, вставая косыми пузырящимися валами, высотой, казалось, до неба. Я прошибал их с разгона, чтобы не застревать в «бочках», образованных закрученной назад волной, и не захлебнуться пеной. Я перепрыгивал небольшие водопады и яростно махал руками на редких коротких плесах. Бурлящий след оставался за мной — как после водометного катера. И чуть впереди, готов поклясться, поблескивал золотом неуловимый лкумар.

Еще немного, и я догоню…

«Остановись! — голос едва слышен. Я почти не замечаю его, но он настойчив: — Стой! Проснись! Проснись!»

Лкумар уже близко, я почти хватаю сверкающий панцирь, но налетаю на камень, и добыча ускользает. От удара вышибло дух. Я судорожно глотаю воздух. Как-то слишком быстро стемнело вокруг. В разрыве туч, окровавленных закатным солнцем, показался Фобос.

«Ты спишь! Проснись!»

Горячка погони оставляет меня. Это не Ганимед. На Ганимеде нет солнца, только тучи. Нет лкумаров. И это не Марс, слишком уж слабое притяжение. Но Фобос…

Меркнет в глазах. Огромной воронкой раскручивается настоящее, такое осязаемое и живое, разделяет мое тело на мельчайшие частицы, а затем пытается разорвать и каждую из них, но частицы упрямей, они слипаются снова, материализуясь в замкнутом, стерильном и комфортном мирке полевого скафандра. Серая стена дождя окружает меня. Вода сплошным потоком разбивается о шлем и струится по его поверхности, размывая изображение. Лишь слегка размывая — спасибо автокоррекции проектора. Кажется, будто я внутри прозрачного пузыря, сквозь который видно чуть-чуть, но все же лучше, чем сквозь залитое земным дождем оконное стекло. С искажением, но все-таки можно разглядеть перчатку, если поднести руку к лицу. Можно побаловаться переключением режимов визуализации, поиграть светофильтрами или, например, перейти на ультразвук — картина изменится, перчатку станет видно хуже, но зато сквозь дождь проступит колеблющееся и дрожащее стерео окружающих скал. Можно покрасить их в зеленый, а невидимое небо сделать голубым. Можно наложить на это радар, в пейзаже сразу появится перспектива. А еще можно не обманывать себя — это не наш мир, мы не приспособлены к нему, для наших глаз в нем существует только один цвет, серый, и без помощи своих механизмов нам не прожить тут и нескольких минут, потому что в воздухе по-прежнему слишком мало кислорода. И будет еще меньше, ведь атмосферные заводы остановились.

Здравствуй, реальность. Здравствуй, серая слепота дождя. Здравствуй, Ганимед.

«Проснись!» — в последний раз прозвучало в мозгу, и я окончательно продрал глаза.

«Уходи! Быстро! В море! Быстро!» — это Ксената. Да, конечно, кому же еще вопить в моей голове. Хотя обычно он ведет себя поскромнее.

Ага, сейчас. Только к чему эта спешка? Я ведь еще не…

И тут скалы тряхнуло. Кто не видел ганимедотрясения, пусть представит, будто дело происходит под водой. Хорошо, что скафандр снабжен сканером, и что я уже не стеснялся включить его, иначе не увидел бы, как высоченная стена раскололась надвое и сверху, как в замедленном фильме, развалилась на обломки, каждый из которых легко накрыл бы три моих вездехода.