Станислав Михайлов - Жемчужина

— Более, чем ты, — снова тихий смешок.

Показав следовать за собой, хозяйка Нагорной двинулась вглубь колонного зала. Я старался не отставать. Диковинные морды, хвосты, плавники, лапы, крылья, когти, цветы, стебли, плоды окружали меня, с удивительным мастерством вырезанные из твердого камня. Такой камень может стоять тридевятилетиями без единой царапинки. Сейчас по нему не режут, считается слишком неудобным материалом.

Среди колонн, оказалось, скрыты ступени. Вьющаяся лестница. Армир повела меня вниз, минуя несколько этажей. И вот мы ступили на темный холодный пол большого зала. В стенах горели круглые фонарики, пахло металлом, смазкой, чем-то еще неприятным. Напоминало запах в механических мастерских Башен, где ремонтируют самокатные повозки, ктары, насосы и прочие машины, практически неизвестные за периметром стен, но более-менее широко применяемые в Хампуране.

Нос мой, привыкший раскладывать запахи так же, как уши раскладывают звуки, выделил еще один, смутно знакомый, которого никак не должно бы обнаружиться здесь… Так пахло в секретной мастерской жрецов Звездного огня, куда нас водили при инициации второй трети обучения.

Это был запах вирманы.

Пройдя за перегородку, закрывающую едва не половину зала, я увидел его. Огромную машину желтоватого металла, с высоким выпуклым лбом и круглым затылком. «Это кабина, — напомнил я себе, — в ней сидит управитель-наездник, и еще несколько человек могут влезть».

— Знаешь, что это? — с оттенком любопытства спросила моя спутница.

— Вирмана.

— Молодец, — любопытство, уже смешанное с одобрением, сильнее проявилось в голосе. — Умеешь им управлять?

— Нет. Только на словах, — нам показывали вирману, даже пустили посидеть внутри и рассказали, что делать, чтобы он летел, но попробовать никому не дали.

— Тогда не будем рисковать, поведу сама. Нарт!

Выпуклый лоб распался на три части, и нам предстала девушка. Конечно, я узнал ее, но казалось, она помолодела лет на десять. Движения ее были полны грации, в лице светился ум.

Легко она выпрыгнула из машины и подошла к нам. Темные волосы всколыхнулись и опали, и я снова заметил, что больше не испытываю брезгливости, свойственной нашему чванному хампуранскому обществу. Напротив, они мне нравятся, как и сама девушка.

— Ксената, — поприветствовала она меня без церемоний. Голос, в отличие от матери, ей достался мягкий, словно обволакивающий. От такого щекотится в груди.

— Нарт. Рад, что ты здорова.

— Я притворялась. Он мог понять. Тот, кто вселил отражение в Трану.

И тогда я задал вопрос, который мучил меня целый день. Я повернулся к Армир и спросил:

— Как они делают это?

— Как-то делают, — пожала плечами хозяйка Нагорной. — У всех свои тайны. Я знаю только выдавленное на пластинах. В храмах много золотых пластин, больших и тяжелых. Со старых времен. Очень старых времен…

— Расскажи!

— Ты знаешь, что твоим телом управляет то, что закрыто под черепом головы? Мы называем это «мозг»?

— Да, конечно.

— Представь себе невозможное. У тебя вынули мозг, у меня вынули мозг, тебе вложили мой, а мне — твой. Что будет?

Я пока не понимал, к чему она клонит, и предположил:

— Я начну видеть твоими глазами, а ты — моими?

— Нет, мы умрем, — сухо усмехнулась она. — Потому что тридевять по тридевять тонких канальчиков не совпадут. Но если бы совпали, ты оказался бы прав. Мы не можем пересадить мозг, чтобы он оживил тело, и сургири не могут. Что же делать?

Я пожал плечами, совершенно не представляя себе, что.

— Ты знаешь, почему твое тело слушается тебя? Что делает мозг, чтобы ты поднял ногу или пошевелил пальцем? — продолжала она.

Легкость вопроса слегка удивила меня:

— Мозг командует. Управляет.

— А как он это делает?

Я задумался. Действительно, как? Ведь не палкой же. И не током крови. Должно быть что-то быстрое, мгновенное…

— Молнии, — ошеломила меня Армир.

— Что?

— Молнии. Много маленьких незаметных молний постоянно бегают между кончиками тонких чувствительных усиков памяти, связывая их друг с другом то так, то иначе. Мозг отправляет такие молнии по каналам сети, подобной кровеносной, но течет в ней не кровь, а невидимый огонь, и команда летит мгновенно. Ты не узришь этого огня и не почувствуешь его, даже если рассечешь тело и попытаешься найти, настолько он слаб. Но его достаточно, чтобы передать приказ. Молния приходит в твои мышцы, они сжимаются или разжимаются. Так происходит движение.

Действительно, как просто. И… похоже на правду. Неужели святоши не знают об этом? Или обучают этому только на более поздних ступенях посвящения? Мне надо как можно дольше оставаться рядом с Армир, она — великий ученый, она сможет научить меня многому!

Видя, что я молчу, и решив, что понимаю, она перешла к следующему шагу:

— А как ты думаешь, почему мы помним? Почему что-то мы помним долго, что-то забываем сразу, что-то помним хорошо, что-то плохо? Но иногда бывает, что совсем забытое выскакивает из глубины со всей яркостью, как будто только что произошло? Ты знаешь, почему так?

Я отрицательно дернул плечом. Она продолжила:

— Это потому, что в мозгу есть свои золотые пластины, в которых вдавлен рассказ обо всем произошедшем. Только они не золотые, они маленькие и легкие. И они совсем не пластины. Это те самые усики, между которыми проскакивают молнии. В каждом хранится много-много всего, и совсем не в том порядке, как в наших стопках пластин. Но чтобы понять, достаточно представить хранилище пластин. Представляешь?

Увидев мой кивок, она в ответ удовлетворенно кивнула:

— Отлично. Но есть еще голос. Кто-то вошел в хранилище, крикнул что-то, и его слова слышны до тех пор, пока звучат. Если есть эхо, звучат дольше. Если кто-то пересказывает их, передавая по цепочке, звучат еще дольше, но могут исказиться. Чем отличается такая память от пластин?

— Ну… Если перестать повторять голосом, все сказанное потеряется… А с пластин разве только Владычица времени сотрет… Нескоро.

— Ты понимаешь быстро, — Армир снова удовлетворенно кивнула. — А теперь пойми главное. Наше сознание — вовсе не нечто загадочное и непознаваемое. Это вся общность маленьких молний, тридевять по тридевять по тридевять и еще больше, живущих в нашем мозгу. Они кажутся беспорядочными, но в них есть строгий порядок. Поэтому, если тебя спросить о твоем имени, твой мозг, получив сигнал-молнию из ушей, вбросит его в копошащиеся молнии твоего сознания, и оттуда придет один и тот же ответ, неизменно один и тот же, когда бы тебя ни спросили. Он побежит молнией к мышцам твоего языка и гортани, и ты произнесешь: «Ксената».

«Или Пол, — мелькнула во мне мысль, — пример не очень удачный, но я понял».