Джон Бойд - Опылители Эдема

По истечении пяти дней, после нескольких репетиций, они с Флексоном решили, что исполнитель главной роли готов к выходу на сцену.

— Завтра с вами начнут беседовать, — сказал Флексон. — Ночью я сожгу вашу рукопись, а завтра после полудня забегу к вам, чтобы поинтересоваться, как прошли беседы. Вы позаботитесь о присяжных, я возьму на себя заботу о судье. Мне досталась сторона попроще.

Они попрощались за руку, и позднее, вытянувшись на койке, Халдейн впервые почувствовал уверенность в себе, которой у него не было уже многие месяцы. Какая-то степень снисхождения ему была гарантирована, и он знал, что Флексон добьется для него наивысшей, какой не смог бы добиться ни один адвокат, но он не ищет наивысшего уровня снисхождения; он намерен выбрать самую низкую работу по шкале приоритетов.

Вступив в свой первый ледниковый период неудовлетворенности, он разглядел неполноту Теоремы Фэрвезера об Одновременности, 2(LV)-S. Но его оттолкнуло то, что крылось за этим открытием, потому что он, смертный, находился под прессом обыденных дел и знал, что никакая земная лаборатория не могла бы предоставить ему возможность проверить Теорию Халдейна, LV 2-(~T). Но теперь приоткрывался доступ к такой лаборатории, но не на этой Земле.

Он готов был поверить, что какое-то божество направило его к этому концу и не позволило утвердиться в убеждении, что мельницы, которые приземляют, не боговы.

LV 2-(-t) должна смыть пятно крови отца, стереть клеймо проклятья, опозорившее его, и опрокинуть этих Роковых Сестер!

Церкви доставит удовольствие получить в свои руки самого кающегося геносмесителя со времен основания Священной Израильской Империи, а друзья по университету Халдейна О, урожденного IV, потеряют дар речи, узнав, что бывший Пол Баньян отдельных кабинетов домов развлечений выбрал обусловленную обетом безбрачия жизнь механика лазерного машинного отделения звездолета.

Одним из последствий жестокого сражения Халдейна с литературой девятнадцатого века стал появившийся у него вкус к рассказам о сильных страстях и жестокости, которыми он упивался на следующее утро, когда раздался стук в дверь. Перелистав Библию, он оставил ее открытой на Нагорной Проповеди и подошел к двери встретить стучавшего.

В коридоре стоял старик, едва ли не восьмидесяти лет, и неуверенно вглядывался в его лицо.

— Вы Халдейн IV?

— Да, сэр.

— Извините за беспокойство. Я — Герлик V, М-5, мне было велено прийти и поговорить с вами. Можно войти?

— Конечно, сэр.

Халдейн пропустил его в камеру, вошел следом и предложил стул. Он присел на краешек койки, и старик начал говорить, поскрипывая стулом:

— Меня привлекли к выполнению обязанности присяжного впервые за последние десять лет. Между прочим, я знал вашего отца. Примерно три года назад мы с ним вместе работали над одним проектом.

— В январе он умер, — сказал Халдейн.

— Да-да, это очень прискорбно. Он был хорошим человеком. — Старик блуждал взглядом, силясь собраться с мыслями, что очень бросалось в глаза. — Мне сказали, что вы увлеклись молодой леди из другой категории.

— Да, сэр. Она тоже знала папу.

Присмотревшись к старику, Халдейн решил, что утаивать от Герлика какую угодно теорию нет ни малейшего основания. В лучшем случае ему оставалось жить какой-то десяток лет, и в течение этого десятилетия больше всего его будут интересовать физические функции собственного организма.

— Имя Герлик мне кажется знакомым, сэр. Вы когда-нибудь преподавали в Калифорнийском?

— Да. Я преподавал теоретическую математику.

— Возможно, я встречал ваше имя в ежегоднике.

— Да-да. Когда я узнал, что меня выбрали вашим присяжным, я созвонился с деканом Браком. Он говорит, что вы — чародей как в теоретической, так и в эмпирической математике. Максимумом, которого мне удалось достичь во второй дисциплине, было увлечение системой оценок выигрышей в тик-так-бац.

Скажите-ка, сынок, — его голос упал до шепота, — вы знакомы с Эффектом Фэрвезера?

Первой реакцией Халдейна на этот робкий, униженный вопрос было желание прослезиться. Перед ним сидел математик, значительно более пожилой, чем был его отец, и просил поделиться с ним знаниями, на что его слишком гордый родитель так никогда и не решился Ему захотелось крепко обнять старика за его отвагу на такую смиренность.

Халдейну пришло на ум, что старик устраивает подвох, задавая ему этот трудный вопрос, чтобы выведать его рабочую квалификацию. Прекрасно. Если это квалификационный вопрос, он хочет быть квалифицирован как можно выше.

— Да, — ответил он.

— Что он имел в виду под определением «отрицательное время»?

— Время при избытке одновременности.

— Дайте определение! — В пожилом математике проснулся педагог, и его голос хлестнул Халдейна, словно выкрик команды.

— Так называемый временной барьер препятствует увеличению скорости сверх определяемой одновременностью, потому что ни один материальный объект не может находиться одновременно в двух местах. Вы не можете покинуть Нью-Йорк и оказаться в Сан-Франциско на час раньше, чем уедете из Нью-Йорка, не выходя из земного отсчета времени, потому что в противном случае вы были бы в Сан-Франциско, находясь в то же время в Нью-Йорке. Но вы не можете быть одновременно в двух местах.

— Ваше объяснение выглядит очень простым.

— Мое знание лежит вне умственных способностей, — скромно признался Халдейн, — Фэрвезер постигается сноровкой ума. Приходится мыслить не общечеловеческими понятиями. Фэрвезер недвусмысленно обращал внимание на природу такого познания в своей работе «Скачок через деформацию времени»; До сих пор некоторые математики не способны постигать его идеи умом.

— Как он мог приложить нечеловеческие понятия к механическим устройствам, вроде кораблей Тартара? Объясните-ка мне это, молодой человек.

— Он этого и не делал, — сказал Халдейн. — Звездолеты работают в соответствии с ньютоновым законом о противостоянии каждому прямому действию реактивного. Он придумал пропульсивную лазерную установку, в которой свет собирается в одной точке для того, чтобы дать импульс до того, как лучи начнут расходиться. Принцип действия точно такой же, как в примитивном реактивном самолете.

— Да, будь я проклят, если есть под солнцем хоть что-то новое. Мне так хочется прожить чуточку подольше, чтобы увидеть, каким будет следующее достижение.

— Если бы я посмел позволить себе пророчество… — начал говорить Халдейн, но в его мозгу засверкала предупредительная сигнализация.

Он подошел к самой последней грани раскрытия идеи, осенившей его подобно северному сиянию во время той глубочайшей зимы его разума, а этот въедливый старик больше похож на судью, чем на присяжного.