Николай Гуданец - Двое с Золотой Канавы

Вот, значит, летим мы над ихним поселком на страшенной высоте. И насколько хватает глаз — повсюду только домишки, особнячки такие, каждый со своим садиком-палисадиком. Конца и краю им не видать.

— Это что у вас, дачи? — спрашиваю. — А где сам город?

— Это наш город и есть, — отвечает пигалица. — Собственно, вся суша на планете отведена под жилье. Грузовые коммуникации проложены под землей, там же сосредоточены административные и научные центры, а также промышленность. Сырье для изготовления пищевых продуктов дают океанские подводные фермы, по трубопроводам. Вы заметили, что наш институт возвышается над землей всего лишь на пятнадцать этажей? Все остальное уходит глубоко в толщу планеты.

— Ну-ну, ясно, — говорю. — А где у вас, к примеру, магазины, рестораны там всякие, прочие заведения? Не видно их что-то. Они как, тоже упрятаны под землю?

— У нас нет таких учреждений, о которых вы говорите, — отвечает.

— Что-то я не пойму. А где же вы торгуете-по-купаете? То есть деньги как тратите?

— У нас нет денег.

— Чего-о? Как это нет?

— Очень просто. Нам ни к чему денежные расчеты. И еды, и одежды, и жилья имеется вдоволь. Поэтому любой житель планеты может получить все, что ему необходимо или заблагорассудится.

— Все-все? — говорю.

— Абсолютно.

— Ну а ежели я, к примеру, захочу иметь сто домов? Тогда как?

— Что за нелепая фантазия? — отвечает она и выпучилась на меня, как на полоумного. — Зачем вам столько?

— Как зачем? Чем больше у человека есть, тем он богаче. Больше почету, значит.

Она ка-ак расхохочется:

— При чем тут почет? Какая разница, сколько у человека домов? И что ему с ними прикажете делать? Ходить из одного в другой и включать уборочные агрегаты — да у вас просто времени ни на что другое не останется.

— Прислугу найму, — отвечаю, и вдруг прикусил язык. Дошло до меня наконец. Нет денег. Нет у них денег. Совсем. Никого не наймешь. Никакой прислуги. Хочешь — бери, жри, подавись. Хоть сто домов, хоть тысячу штанов и мильон обедов. А какой тебе от них прок?

Рехнуться можно.

— Стоп, — говорю. — А кто же у вас работает, если денег зарабатывать не надо и все достается само?

— Все работают. Каждый делает то, что ему по душе.

— А ежели мне неохота ничего делать?

— Совсем-совсем?

— Совсем.

— Пожалуйста. Можете абсолютно ничего не делать. Только вам самому будет очень скучно жить без всякой цели и не принося никакой пользы. Уверяю, вы сами не выдержите долгого безделья.

Эх, думаю, плохо же вы меня знаете. А потом пораскинул мозгами... Да ведь она права, черт ее подери. Допустим, я бы ничегошеньки не делал, только развлекался в свое удовольствие. А какие могут быть бесплатные развлечения? Ну и ну. Ну и житуха. Чтоб я лопнул. Это ж надо, чтоб денег не было и не требовалось...

Тут же заодно я смекнул, почему они с нами не шибко церемонятся. Тут тебе не Золотая Канава. Это там, у нас, мой олух — миллиардер, магнат, фу-ты ну-ты, не подступись. А для этих гавриков он — пшик, ноль, обыкновенный старый придурок, каков он и есть на самом деле. Начхать им на все его деньжищи, раз от них им никакого толку. Он для них — ушастик подопытный, только что без хвоста. И я, кстати, тоже. Потому что все мои таланты им, видать, без надобности. И как я это уразумел, так чуть не взвыл, до того кисло стало. Что ж тут за жизнь? Какая в ней соль? К чему себя приложить? Хапать? На, хапай. Всего не захапаешь, не наденешь, не проглотишь, только себя ка посмешище выставишь, вроде как циркового урода. Как же в люди выбиться, чтобы другие перед тобой спину гнули, пятки лизали, чтобы бабы льнули, чтобы... Аж дух захватило у меня от мысли, что они могут ведь и у нас, на родной нашей Золотой Канаве завести свои порядочки. А что им стоит? Ой-ей-ей, да провались вы, живите как хотите, только не лезьте к нам со своим дармовым изобилием. Не трожьте вы нас. Дайте жить по-человечески.

С такими мыслями я и не заметил, как прогулка кончилась.

— А че с нами дальше будет? — спрашиваю пигалицу на прощание. — Когда же нас домой вернете, как обещали?

— Полагаю, вам недолго ждать, — отвечает. — Скоро будет готова аппаратура для завершающей фазы эксперимента. И тогда вы получите свободу.

С этими словами она ушла, а двое мослатых хмырей отвели нас в нашу конуру. Я сразу завалился на койку, а мой балбес эдак робко рядом присел. Вообще у него спеси поубавилось, и со мной он стал обращаться вроде как на равной ноге. Тут он мне, ясное дело, не босс, а я ему не прислуга. Понимает.

— Ну что ты насчет всего этого полагаешь, а, Вьюн? — спрашивает.

— Ничего я не полагаю. Я до сих пор очухаться не могу. Это ж додуматься только — денег нет и не надо!..

— Вот-вот. И я о том же. Ведь не в деньгах дело.

— А в чем тогда, по-вашему?

— В исполнении желаний, — говорит он эдак торжественно, как проповедник. — Я это понял. Не в деньгах ведь счастье, Вьюн. Нет, не в деньгах. Много ли я хорошего видел, при всех своих миллиардах? Да нет же. Это все дрянь, смрад, угар. Это ж разве счастье? В другом оно. Точно тебе говорю.

Я промолчал. Ему легко рассуждать. Было б у меня с десяток миллиардов припрятано в кубышке, тогда я б тоже, может, деньги бы презирал и позволил бы себе эдак полюбомудрствовать...

Долго ли, коротко ли, снова призвали нас в лабораторию.

Ввели нас туда, гляжу — под потолком висит здоровущая медная хреновина вроде бороны, зубьями книзу. Что-то не по себе мне стало. Не к добру это. Однако чернопузый с горбоносым расхаживают под ней преспокойненько. Ну я маленько успокоился, но все равно держусь начеку.

— Добрый день, — говорит чернопузый. — Как вам отдыхалось?

— Благодарствуйте, — отвечает мой барбос. — Отдохнули всласть.

— Отрадно слышать. Айзи, как там уровень поля?

Пигалица покосилась на какое-то окошечко в тумбе и говорит:

— Четыреста милликси в радиусе пяти локтей.

— О-о. Вы чем-то расстроены, удручены? Может быть, вы в претензии на нас за что-то? — пристал профессор и пристально эдак глядит именно на меня.

А я весь киплю от злости. Падлы неполноценные, уроды лабораторные, мне бы хоть парочку самопалов, я бы вам показал, где пивные козявки от мороза прячутся! Я бы вам показал подопытного ушастика!

— Включаю гаситель, — говорит горбоносый и тычет в какую-то штучку пальцем.

И вдруг мне стало хорошо-хорошо, прям-таки душа вся растаяла, и такая она легкая вся, и ничего не кантует, злость как рукой сняло, ей-ей, так бы и расцеловал ублюдков этих с ихними железными шкафчиками заодно. Гляжу — босс-барбос лыбится во всю пасть, словно его щекочут.

— Как ваше самочувствие? — спрашивает чернопузый.

Я молчу. Я понимаю, что это, значит, опыт у них таковский, очередное над нами издевательство. А разозлиться не могу. Хорошо мне. Светло так, празднично. Словно сел в уголочке, первый стаканчик опрокинул и не спеша наливаешь второй. Вот в точности такое ощущение.