Роберт Силверберг - Ночные крылья. Человек в лабиринте. Полет лошади

— Да. Он сказал, что дело слишком серьезное, чтобы оставлять тебе свободу выбора. Твое желание или нежелание не играли бы никакой роли.

Мюллер сказал утвердительно, с мертвенным спокойствием:

— И ты принимаешь во всем этом участие. Я только не понимаю, зачем ты мне все это рассказываешь?

— Я отказался.

— Ну конечно же.

— Нет, в самом деле. Да, я принимал в этом участие. Шел рука об руку с Бордманом… верно, я говорил тебе все эти враки. Но я не знал финала… того, что у тебя не окажется выбора. Я должен был прибежать сюда. Я не могу этого допустить. Я был обязан сказать правду.

— Как я признателен. Значит, теперь у меня есть альтернатива, так, Нед? Я могу позволить увести себя отсюда и еще раз оказаться козлом отпущения для Бордмана… или могу прямо сейчас, вот в эту минуту отправиться на тот свет и послать ко всем чертям все человечество.

— Нет, не говори так! — взволнованно вскрикнул Раулинс.

— А почему? Выбор-то у меня такой, раз уж ты по доброте душевной открыл мне глаза на происходящее, я могу выбирать то, что мне по вкусу. Ты вынес мне смертный приговор, Нед!

— Нет!

— А как это иначе назвать? Я должен позволить снова собой воспользоваться?

— Ты мог бы… сотрудничать с Бордманом, — сказал Раулинс и облизнул губы. — Я знаю, это звучит по-дурацки, но ты мог бы показать ему, какого склада ты человек. Забыть о своей обиде. Подставить другую щеку. Помнить, что Бордман же не все человечество. Существуют миллиарды ни в чем не повинных людей…

— Господи, прости им, ибо они не ведают, что творят.

— Вот именно!

— И каждый из этих миллиардов людей бросился бы бежать от меня, стоит только к нему приблизиться.

— Ну и что? Здесь ничего не поделаешь! Но ведь все эти люди такие же, как и ты!

— И я один из них? Только они почему-то не думали об этом, когда отвернулись от меня!

— Ты мыслишь нелогично.

— Да, я мыслю нелогично. И по-другому не собираюсь. Если даже допустить, что я полетел бы как посол к этим радиосуществам и мог бы тем хоть чуточку повлиять на судьбы человечества., во что, впрочем, я никогда не поверю… то я с величайшей радостью отказываюсь от этой чести. Благодарю, что ты предупредил меня.

Теперь, когда я, наконец-то, знаю, что вам от меня нужно, я нашел решение тех вопросов, которые постоянно задавал себе. Я знаю тысячи мест, где смерть приходит мгновенно и, вроде бы, безболезненно. Так что пусть Чарльз Бордман договаривается с этими иногалактянами сам. А я…

— Дик, прошу тебя, не двигайся, — сказал Бордман, стоя в каких-то тридцати метрах от Мюллера.

Как это все неприятно и, однако, необходимо, — думал Бордман, нисколько не удивленный тем, какой оборот приняли события. В своем первичном анализе он предусматривал два одинаково правдоподобных варианта: или Раулинс согласится ложью выманить Мюллера из лабиринта, или же Раулинс взбунтуется окончательно и выложит ему всю правду. Он был готов как к одному, так и к другому.

Из зоны «F» он пришел в сердце лабиринта вслед за Раулинсом, чтобы овладеть ситуацией, пока это еще возможно. Он знал, что самоубийство может оказаться одной из реакций Мюллера. Мюллер ни в коей мере не покончил бы с собой от отчаяния, но разве не мог бы сделать это из мести? С Бордманом пришли Оттавио, Дэвис, Рейнольдс и Гринфилд. Хостин и остальные дежурили в наружных зонах. Люди Бордмана были вооружены.

Мюллер повернулся. Лицо его выражало удивление.

— Прости, Дик, — сказал Бордман. — Но мы вооружены и вынуждены так поступать.

— У тебя что, совсем нет совести? — спросил Мюллер.

— Там, где речь идет о безопасности Земли — нет.

— Это я уже давно понял. Но я все-таки думал, что ты человек, Чарльз. Жаль, я не знал тебя лучше.

— Я бы предпочел, чтобы не возникло такой необходимости. Но что поделаешь, если я не вижу другого выхода. Пойдем с нами.

— Нет.

— Ты не можешь отказаться. Парнишка объяснил тебе всю ситуацию. Мы и так виноваты перед тобой больше, чем можем искупить. Дик, не стоит увеличивать счет. Прошу тебя.

— Я не улечу с Лемноса. Я не считаю, что у меня есть какие-то обязанности перед человечеством. Я не стану выполнять ваше задание.

— Дик…

Мюллер сказал:

— В пятидесяти метрах к северу от того места, где я стою, есть яма, полная огня. Я пойду туда. И через десять секунд не останется никакого Ричарда Мюллера. И его несчастное существование подойдет к концу, а Земля станет ничем не хуже, как если бы он вообще не получил своих неприятных качеств. С какой стати мне позволять, чтобы меня для чего-то там использовали?

— Если ты хочешь умереть, — сказал Бордман, — то почему бы тебе не отложить это на пару месяцев?

— Нет, я не собираюсь работать на вас.

— Но это же детство. Последний грех, в котором бы я мог тебя заподозрить.

— Детством с моей стороны была мечта о звездах, — сказал Мюллер. — Я здесь попросту ни при чем. Что касается меня, Чарльз, то пусть эти иногалактические выродки тебя хоть живьем съедят. Ведь тебе не захотелось бы стать рабом, верно? Что-то в твоем мозгу будет продолжать существовать, что-то будет кричать, молить об освобождении, но радио не перестанет диктовать тебе, что надо поднять руку, как поставить ногу. Жаль, что я до этого не доживу и не увижу. Но что бы там ни было, я иду к огненной яме. Ты не хочешь пожелать мне счастливого пути? Подойди, дай я коснусь твоего плеча. Прежде чем меня не станет, позволь я покажу тебе мою душу. В первый и последний раз. И перестану надоедать всем вам. Мюллер дрожал. Лицо его лоснилось от пота. Верхняя губа вздрагивала.

Бордман предложил:

— По крайней мере, прогуляемся со мной в зону «F». Там посидим спокойно, поговорим, коньячком побалуемся.

— Посидим? — Мюллер рассмеялся. — Да ты же сбежишь. Не выдержишь.

— Мне надо поговорить с тобой.

— А я с тобой разговаривать не желаю! — категорически заявил Мюллер.

Он сделал один неловкий шаг в северо-западном направлении. Его крупное сильное тело казалось сейчас вялым и скорчившимся, словно мышцы напрасно работали под оболочкой опавшей кожи. Но он сделал следующий шаг.

Бордман наблюдал. Оттавио и Дэвис стояли от него по левую руку; Рейнольдс и Гринфилд — по правую, между Мюллером и ямой огня. Раулинс, всеми забытый, стоял как раз напротив этой группы.

Бордман почувствовал пульсацию в висках, что-то там приливало и отливало, щекотало его извилины. Он был страшно утомлен и одновременно ощущал небывалый подъем, какого не было с ним со времен молодости. Он позволил Мюллеру сделать третий шаг к гибели. А потом небрежно щелкнул пальцами.

Гринфилд и Рейнольдс кинулись на Мюллера.

Они налетели словно коты и ухватили его за локти. Немедленно лица того и другого посерели от воздействия эманации. Мюллер, сопя, дергался и вырывался. Но уже Дэвис и Оттавио подскочили к нему. Теперь, в сгущающихся сумерках, все вместе они выглядели как группа Лаокоона — Мюллер, самый высокий из них и видимый только наполовину, пригнувшийся от этого неожиданного груза. Было бы лучше, если бы они применили парализатор, — подумал Бордман. Но в отношении людей это бывает рискованно. Дефибрилятора у нас с собой нет.