Роберт Силверберг - Ночные крылья. Человек в лабиринте. Полет лошади

— Кокон! — крикнул Бордман. — Быстро!

— Не суетись, — сказал Мюллер. — Я пойду с вами.

Раулинсу потребовалось немало времени, чтобы понять это. Сперва им надо было выбраться из лабиринта, и они наткнулись на многие трудности. Даже для Мюллера, их проводника, это оказалось трудным заданием. Как они и предполагали, их поджидали иные ловушки, чем те, которые они преодолевали при пути внутрь. Мюллер осторожно провел их через зону «Е»; дальше, в зоне «F», они уже сами неплохо справлялись.

После того, как лагерь там был свернут, они направились в зону «П». Раулинс не переставал опасаться, что Мюллер ни с того, ни с сего бросится в один из смертоносных силков. Но Мюллер — не в меньшей степени, чем все остальные — явно хотел выбраться отсюда целым и невредимым. И Бордман, странное дело, словно бы знал это. Он хоть и не спускал с Мюллера глаз, но предоставил ему полную свободу.

Раулинс, понимая, что он в опале, держался поодаль от спутников, почти не разговаривавших друг с другом на пути из лабиринта. Он был уверен, что карьере его пришел конец. Он рисковал жизнью людей, успешностью миссии. И все же, полагал он, есть ситуации, когда человек должен восстать против того, что ему кажется неверным, он сделал это.

Над этим естественным моральным удовлетворением, однако, превалировало чувство, что он поступил наивно, романтично, глупо. Он не мог смотреть в глаза Бордману. Неоднократно задумывался, не лучше ли принять смерть в одной из губительных ловушек лабиринта, но и это, как он в конце концов решил, было бы наивным, романтичным и глупым.

Он наблюдал, как Мюллер, высокий, рассудительный, спокойный, освободившийся теперь от сомнений, размеренно идет первым. И раз за разом ломал голову, почему Мюллер отдал пистолет.

В конце концов Бордман просветил его. Они как раз разбили временный лагерь на одной из безопасных площадей с наружной стороны зоны «О».

— Посмотри на меня, — приказал Бордман. — Что с тобой? Не можешь смотреть мне прямо в глаза?

— Не играй со мной, Чарльз. Давай, начинай.

— Что я должен начинать?

— Устраивай мне головомойку. Выноси мне приговор.

— Все в порядке, Нед. Ты помог мне достичь цели. С чего бы мне сердиться на тебя?

— Но пистолет… Я дал ему пистолет…

— Ты опять забыл, что цель оправдывает средства. Он идет с нами. Он сделает все, о чем мы попросим. Только это засчитывается.

Раулинс пробормотал:

— А если бы он выстрелил в себя… или в нас?..

— Не выстрелил бы.

— Сейчас ты можешь это говорить. Но в первую минуту, когда он держал этот пистолет…

— Нет, — заявил Бордман. — Я еще раньше говорил тебе, мы обратимся к его чести, к тому чувству, которое надо было воскресить в нем. Именно это ты и сделал. Послушай: я — грязный наемник грязного и аморального общества, верно? Я — живое доказательство наихудших мнений Мюллера о человечестве. Захотел бы Мюллер помочь стае волков? А ты — молодой и невинный, полный иллюзий и мечтаний. Живое напоминание о том человечестве, которому он служил, пока его не начал одолевать цинизм. Самым нелепым способом ты пытаешься поступить морально в мире, в котором нет ни морали, ни других заслуживающих уважение качеств. Ты олицетворяешь собой сострадание, любовь к ближнему, благородные порывы во имя того, что порядочно. Ты демонстрируешь Мюллеру, что человечество еще не безнадежно. Понял? Наперекор мне ты суешь ему в руки оружие, чтобы он стал хозяином ситуации. Он же мог сделать самую естественную вещь: испепелить нас. Мог сделать вещь менее очевидную: уничтожить себя. Но мог также равняться на тебя, мог своим щедрым жестом ответить на твой благородный поступок, поддаться проснувшемуся в нем чувству морального превосходства. Так он и поступил. А ты оказался орудием, с помощью которого мы этого добились.

— До чего это все мерзко выглядит в твоей трактовке, Чарльз. Как если бы ты даже это предусмотрел… спровоцировал меня, чтобы я дал ему пистолет. Знал что…

Бордман улыбнулся.

— Ты знал? — резко переспросил Раулинс. — Нет. Ты не мог запланировать такого оборота дела. Это ты сейчас, когда все уже случилось, пытаешься приписать себе заслугу… Но я видел тебя в тот момент, когда я кинул ему пистолет. На твоем лице были гнев и страх. Ты вовсе не был уверен в его поступках Лишь теперь, когда все удачно кончилось, ты можешь утверждать, что события развиваются в соответствии с твоим планом. Я это знаю. Я могу читать в тебе, как в открытой книге, Чарльз.

— Приятно быть открытой книгой, — весело заявил Бордман.

Лабиринт, вроде бы, ничего не имел против, чтобы они его покинули. Направляясь к выходу, они продолжали сохранять крайнюю осторожность, но ловушек им попадалось уже немного, и не было никакой серьезной опасности. Они быстро добрались до корабля.

Мюллеру выделили каюту в носу, изолированную от помещений экипажа. Мюллер согласился, что это вытекает из его состояния, и не высказал никакого раздражения. Он держался замкнуто, уравновешенно, спокойно. Порой усмехался иронически, а из глаз его не исчезало выражение своего превосходства. Однако он охотно прислушивался ко всем рекомендациям. Он уже продемонстрировал свое духовное превосходство, а теперь мог и подчиниться.

Экипаж звездолета под командованием Хостина занимался приготовлениями к отлету. К Мюллеру, который оставался в своей каюте, Бордман пришел на этот раз в одиночестве и без оружия. От него тоже можно было ожидать щедрых жестов.

Они уселись друг против друга за низким столиком. Мюллер молча ожидал, лицо его ничего не выражало. После долгой паузы Бордман сказал:

— Я тебе признателен, Дик.

— Поблагодари за это нас обоих.

— Ты можешь меня ненавидеть. Но я выполнял свой долг. Так же, как и парнишка. Так же, как и ты вскоре выполнишь свой долг. Тебе так и не удалось забыть, что как бы там ни было, а ты человек с Земли.

— Жаль, что не удалось.

— Дик, не надо так говорить. Это все пустые слова, ненужная поза. Мы оба слишком стары для этого. Вселенная грозит опасностью. Мы прилагаем все силы, чтобы избежать ее. Все остальное не имеет значения.

Он сидел почти рядом с Мюллером. Ощущая эманацию, он не позволял себе тронуться с места. Волна печали, наплывающая на него, заставляла его почувствовать бремя старости, словно ему исполнилось уже тысяча лет. Разложение тела, измельчение души, видение Галактики в огне… грядущие холода… пустота., пепел.

— Когда мы прилетим на Землю, — деловито заговорил он, — ты пройдешь курс переподготовки. Узнаешь об этих радиосуществах все то, что знаем мы. Однако не надейся, что этого будет слишком много. Потом тебе придется рассчитывать только на свои силы, на самого себя… Но уж ты, наверняка, сможешь понять, что миллиарды жителей Земли душой и сердцем молятся за успешность твоей миссии.