В. Эфф - По ту сторону

Щур, присмотревшись, ответил:

— Четыре мачты и крест на крест натянутая проволока. А ниже — еще одна мачта и много оттяжек.

— Ну?

— Чего понукаешь? Не запряг ведь еще… Больше ничего там нет!

Громов покровительственно похлопал Щура по плечу.

— Чудак! Да я не о том. Зачем, по-твоему, нужны эти мачты?

— Не знаю…

— А мне кажется, что я знаю. Это антенны…

— Антенны? — изумленно переспросил Щур.

— Ну да! Одна из этих антенн, вероятно, нижняя, зонтичная, служит для приема энергии, питающей источник света. А верхняя, крестообразная, служит для управления прожектором — она ориентирована в пространстве благодаря своей крестообразной форме.

— Ничего не понимаю, — вздохнула Лизанька. — Нельзя ли попроще?

— Постой, — перебил Щур. — Так ты хочешь сказать, что этот прожектор управляется на расстоянии?

Громов качнул головой.

— Не только управляется, но и питается энергией…

— Значит…

— Значит, мы наверняка не в Москве. У нас таких вещей еще нет.

Лизанька, старательно прислушивавшаяся к объяснениям Громова, поняла теперь, куда он клонит.

— А где же? — спросила она, выдвинувшись вперед.

— Быть может, в Америке? — высказал свою догадку Щур.

Громов протяжно свистнул и глубокомысленно опустил глаза в землю. Щур, неожиданно озаренный страшной догадкой, схватился за голову.

— Ванька, — срывающимся голосом заговорил он. — В Америке… в Америке таких вещей тоже нет…

— Правильно, — отозвался Ванька.

— Да не томите вы меня, ироды доисторические, — с надрывом крикнула Лизанька. — Где же, повашему, есть такие вещи?

Громов тихо, но спокойно ответил:

— Они есть там, где мы сейчас находимся. Иными словами — не на земле…

— А где же?

— На это трудно ответить точно. Наверное, можно сказать только одно: на другой планете.

Наступила томительная пауза. В спокойной тишине только слабо потрескивал попрежнему горящий прожектор.

— История становится все более и более загадочной, — заговорил, наконец, Щур, — Если мы действительно на другой планете, то нужно попытаться найти ее обитателей: что они должны существовать — об этом ясно свидетельствует присутствие прожектора.

— Братва, ей-ей, это интересно, — сказала Лизанька. — Только страшно немножко… А вдруг они людоеды?

— Смотри, как бы тебя не слопали в первую очередь, — улыбнулся Громов. — Ты такая пухленькая…

Лизанька, раскрывши широко глаза, посмотрела на Ваньку укоризненно, а потом насмешливо фыркнула.

— Чепуха! Тов. Бухарин определенно заявляет, что при развитом фабрично-заводском производстве в капиталистическом государстве людоедство возможно лишь как эксплоатация труда. Во как! Понял?

— Понял, — ответил Громов, и поднявшись на роликовые гусеницы ходовой части прожектора, руками повернул фонарь.

— Обожжешься, — предостерегающе крикнул Щур.

— Свет холодный. — возразил Ванька. — Разрядные трубки, вроде источников света Мура. Этого следовало ожидать…

Луч прожектора скользнул по небу. Громов медленно поворачивал фонарь, нащупывая горизонт. В волнах яркого света заискрилась каменистая почва, замелькали черные силуэты невысоких холмов. Внезапно остановившись, луч осветил на самом горизонте прямоугольные зубцы каких-то гладких стен.

— Смотри, — крикнул Громов.

В эту минуту случилось нечто неожиданное. С силой рванувшись вперед, прожектор круто повернулся и погас. Отброшенный в сторону Громов, бормоча про себя что-то очень выразительное, потирал ушибленную руку.

А в черном небе кротко сияли бесчисленные звездные лампады.

Ночь, поглотившая свет прожектора, казалась особенно темной.

— Что ж, — сказала Лизанька, — доигрались… Неужели ночь никогда не кончится? Мишка, который час?

Щур поднес к глазам левую руку. Фосфорные стрелки отчетливо светились в темноте.

— Половина двенадцатого…

— А когда был взрыв? — спросил Громов.

Щур задумался.

— Тоже в половине двенадцатого. — ответил он после непродолжительного размышления.

Лизанька спросила:

— Так, значит, после взрыва прошли уже целые сутки?

— Может быть, и двое… Или трое…

— Или твои часы стоят, — вставил Ванька. — Это тоже возможно.

Щур приложил часы к уху.

— Действительно, ты угадал! Часы стоят.

Когда вопрос о часах был исчерпан, Громов ощупью вернулся к прожектору. Лизанька и Щур остались в стороне и тихо разговаривали. Поднялся холодный ветер — Щур поеживался, а Лизанька прямо-таки стучала зубами от холода.

— Я вот чего не пойму, — говорила Лизанька. — Как могли мы оказаться на другой планете? Нами не стреляли из пушки, ракеты у нас не было, ничего вообще не было… Просто был взрыв в Москве на Божедомке. Неужели нас могло отбросить взрывом так далеко?

Щур покачал головой.

— Нет, это не так просто… В общем, это все из-за тебя: не прожгла бы Ванькину схему — ничего бы и не было. Впрочем, я не жалею… В эпоху мирного строительства социализма такое приключение, как наше, даже занятно. Только вот темно уж очень…

Щур не докончил. Снова вспыхнувший луч прожектора ударил в глаза.

— Ага, — крикнул Громов. — Да будет свет!

Щур и Лизанька инстинктивно повернулись спиной к граненому стеклу, из-за которого потоками струился холодный свет. Первое, что им бросилось в глаза — было блестящее металлическое тело сигарообразной формы, тихонько покачивающееся в воздухе. На светлом металле свет прожектора золотился искрящимися бликами. Гигантская сигара не была ни к чему подвешена, нижняя часть ее не касалась почвы и вместе с тем сигара не падала, только тихо покачивалась на высоте каких-нибудь полутора метров. Над сигарой была натянута на двух небольших мачтах антенна.

— Это цепеллин, — высказала свое предположение Лизанька. — Или, быть может, подводная лодка… Видишь, Ванька, даже башенка наверху…

— Только перископа не видно, — смеясь, ответил Громов. — А то хоть сейчас на самое дно Атлантического океана. Впрочем, шутки в сторону, хвост на-бок! Подойдем ближе… Этой штуки раньше не было, не будь я Ванька-Каин!

Щур философски заметил:

— Не волнуйся, брат, я теперь ко всяким сюрпризам приготовился и меня ничем не удивишь. В данный момент для меня ясно одно: на этой дурацкой планете климат холодный, у меня в частности зуб на зуб не попадает, а в этой чертовине, которая висит в воздухе точно привязная колбаса, есть дверь… Что скажете, братцы?

Если бы Лизанька Штольц на секунду смогла бы допустить, что у нее где-нибудь, имеется душа (Лизанька давно изгнала из своих обиходных понятий все виды «опиума для народа»), то она вынуждена была бы признать, что в ней борятся два чувства, каждое из которых заявляло о себе самим настойчивым образом. С одной стороны, холод — Лизанька продрогла до мозга костей и с вожделением думала о том, чтобы забраться в какой-нибудь теплый уголок и укрыться от леденящего ветра, безжалостно трепавшего густую копну лизанькиных рыжих кудрей. С другой стороны, ее не покидало чувство страха — чорт ее знает, эту висячую колбасу, может быть это даже и не подводная лодка, а какая-нибудь воздушная мина?