В. Эфф - По ту сторону

После всех пережитых Лизанькой приключений ничто не казалось ей невозможным. Налетевший на Лизаньку порыв внезапно усилившегося ветра все же заставил ее принять определенное решение.

— Братишки, айда, греться, — решительно заявила она. — Скопом и пропадать не страшно…

И Лизанька, твердо решившая итти на верную гибель, — только бы согреться! — не колеблясь, подошла к сигарообразному снаряду. До двери достать она, однако, не смогла.

— Ванька, тебе ведь до Ивана Великого рукой подать, — сказал Щур. — Ну-ка, открой.

Громов, поднявшись на цыпочки, откинул засов и дверь открылась сама — металлическая створка бесшумно отошла в сторону. Громов увидел за ней каюту, хотя и совершенно пустую. Стены и пол ее были обиты чем-то мягким, по виду напоминающим кожу; под потолком горела длинная стеклянная трубка, излучавшая спокойный зеленоватый свет. Каюта была очень небольшая: Громов на-глаз определил, что ее объем составляет не более четверти всего объема сигары.

Голосом, загробным точно у вокзального громкоговорителя, Громов возвестил:

— В неизвестном направлении первый звонок!.. Налетай, шпана, билетов не требуется, от крушения не гарантирую!

— Легко сказать, налетай, — возразила Лизанька. — Ты думаешь, я сумею влезть? Высоко уж очень…

Ванька-Каин, никогда не терявший спокойствия, усмехнулся:

— Ничего, гражданочка, я подсажу…

Ванька сгреб Лизаньку в охапку, крякнул, и неуспевшая ахнуть путешественница уже очутилась внутри сигары. Не без ванькиной помощи за ней последовал Щур, а затем и сам Громов, подтянувшись на руках, проник в каюту.

Дверь безшумно закрылась.

В тесной каюте Громову нельзя было выпрямиться. Потурецки скрестив ноги, он уселся на пол и задумался. Лизанька Штольц, прижавшись в уголке, запрятала в рукава озябшие руки и молчала. Только Щур, не находя себе места, бродил, натыкаясь на ванькины ноги.

— Эх, граждане, полжизни отдал бы за папиросу, — сказал он и просунул голову в башенку, купол которой был расположен над самой серединой каюты.

— Эй, братва, — вдруг воскликнул он. — Мы ведь едем! Едем!

Ускорение сигары было столь незначительным, что никто не заметил, как она двинулась. Расплющивая носы о толстые стекла башенных амбразур, все трое смотрели назад, где луч прожектора освещал развалины, оставшиеся далеко позади. Над грудой кирпича была ясно видна гигантская арка, свернутая из спирального проводника.

— Это тороидная катушка, — сказал Громов. — Одного только не понимаю: зачем?

— Чорт ее разберет, — откликнулся хмуро Щур. — Непонятно также, откуда взялась эта пластина, повисшая над развалинами?.. Впрочем, это не важно. Как вы думаете, куда мы едем?

— Посмотрим, — философски заметила Лизанька, которая, угревшись, утратила способность изумляться. — Здесь по крайней мере тепло и не дует…

На высоте десятка метров металлическая сигара быстро плыла в воздухе. Куда? Никто не мог ответить на этот вопрос.

Гладкие стены, серые, как пепел. Окон нет. Это не комната, — ведь в каждой комнате потолок по цвету отличается от стен, пол — от потолка; это просто серая внутренность громадного кубического ящика, все шесть сторон которого ничем не отличаются друг от друга. Ящик залит знакомым светом, зеленоватым, точно морская вода перед закатом, — холодным свечением разреженного газа при электрическом разряде. Источник света здесь же: в одном из углов маленькая ажурная мачта из белого, напоминающего алюминий, металла тускло блестит в сиянии укрепленной на ней разрядной трубки. И стелятся по полу расплывающиеся нерезкие ажурные тени.

В противоположном углу мягкие ткани покрывают разбросанные по полу подушки. Тесно прижавшись одно к другому, на подушках недвижимо лежат три тела: два тела обыкновенных человеческих размеров, третье, лежащее с краю, — чуть ли не в полтора раза длиннее. Оттуда доносится храп — густой, переливчатый, с присвистом и фиоритурами, которым позавидовал бы любой негритянский оркестр. Если бы греческие боги умели храпеть во время сна — этот храп наверное получил бы название гомерического.

Храпел Громов. Щур, лежавший рядом, спал настолько крепко, что не только храпом, но пожалуй и орудийной канонадой нельзя было бы потревожить его сон. Усталость, обилие новых впечатлений, стремительное нарастание событий — все это не могло пройти бесследно: перегруженный организм набирался сил для дальнейшей борьбы.

Лизанька, свернувшись калачиком и подложив под голову руку, видела девятый по счету сон. Ей снилось прибытие сигарообразного снаряда к тем далеким стенам, зубцы которых Громов видел на горизонте. Недавние впечатления снова всплывали из глубин освобожденного сном подсознания: широкая терасса, примыкавшая к гладкой стене, эстокада, сооруженная на терассе, и плавный замедленный спуск снаряда на рельсы эстокады. Здесь, в этой гладкой стене, внезапно раскрылась дверь, захлопнувшаяся за Лизанькой и ее товарищами и превратившая их в пленников каких-то невидимых или прячущихся обитателей неизвестной планеты. Сновидение перешло в кошмар: Лизаньке казалось, что ее, точно брусок дерева, засунули под зубья механической пилы — такую пилу она не раз видела у себя на фабрике — и острая сталь с треском и свистом врезалась ей в кости… Быть может истинным виновником этого кошмара явился мощный храп Ваньки-Каина. Так или иначе — Лизанька в холодном поту проснулась.

— Мишка!..

Щур даже не пошевелился.

— Мишка!..

И Лизанька, схватив Щура за плечи, решила задать ему основательную встряску. Ей страшно было одной в этом каменном ящике; ей нужен был чей-нибудь ободряющий голос, пусть даже окрик, только не это грозное молчание, нарушаемое, пусть выразительным, но ничего не говорящим храпом. Щур сонно отбивался от Лизаньки.

— Уйди, чорт!.. Говорю — уйди, а то… Лизка, аспид!..

— Мишка, — не унималась Лизанька, — скорей спи, а то у меня бессоница.

Щур сквозь сон сердито буркнул:

— А мне наплевать…

Но все же поднялся на локте, зевнул, потом сел.

— Ну, чего тебе надо?

— Мишка, — сказала Лизанька и вздохнула. — Что же дальше будет?

— Дальше? Не знаю я… Мне вот жрать хочется, как из пушки… А?..

— Мне тоже. Давай разбудим Ваньку.

— Что ж ты думаешь, мы его съедим что ли, если разбудим?

— Зачем съедим? — спокойно спросила Лизанька. — Есть не надо, так просто поговорим.

Соединенными силами Щура и Лизаньки Громов был разбужен. Могучий храп прервался на высокой ноте. Некоторое время Ванька задумчиво созерцал своих товарищей, потом наставительно сказал:

— Когда я сплю, никогда не надо меня будить…

— А когда же надо тебя будить? — спросил Щур.