Сергей Цикавый - Замена

– Да.

– Нет! Нет!

Я оглянулась. Джоан смотрела на меня, оглаживая пальцами щеки, виски, и в ее глазах было то, от чего я на мгновение поверила: вокруг нас – действительно «Нойзильбер».

Отчаяние.

– Нет, нет же, Соня! Это неправильно! Перестань!

Малкольм отняла руки от лица и быстро-быстро заговорила:

– «Перестань! Я не хочу!» «Какого дьявола ты лезешь в мою жизнь!» – вот что правильно, Витглиц, черт бы тебя подрал! Вот что! Просто заплачь, слышишь? Заплачь! Нельзя любить всех и быть такой с самой собой! Вот, смотри!

Передо мной вспыхнул экран, понеслись кадры хроники.

Мальчика, включившего мобильный телефон, бьют в ухо – тяжелой перчаткой в броне Белой группы. Его лицо в крови, и я не могу узнать, кто это.

Николь умирает. У нее в сгибе локтя система капельницы, на висках – присоски электродов. В ослепительном свете лампы серебрится ниточка слюны из ее рта. «Не надо», – читаю я по губам.

Митников смотрит немного ниже объектива камеры наблюдения, а за его затылком – ствол. Константин улыбается: для него все почти закончилось.

Анжела Марущак стоит у входа, а за ее плечом…

– Малкольм, что вы себе позволяете?

Я видела ее глаза, лампы над головой, серый бетонный потолок, видела вскрики детей – малиновые, острые вспышки.

– Встаньте со стола, руки так, чтобы я их видел, – сказал Велкснис.

– Да неужели?

Джоан даже не пошевелилась. Она улыбалась, глядя только на меня.

– Я сказал…

– Я слышала. Это вы слишком много на себя берете. Сначала массовые убийства, теперь помехи работе агента «А».

– Последний раз предупреждаю…

– Велкснис.

Джоан вздохнула и начала поднимать руки. Я увидела, как она подцепила что-то длинное из-за борта пиджака. Увидела, как кисть умело разворачивает это что-то – почти ломаясь в суставе.

– Умрите, пожалуйста, – сказала Джоан и выстрелила из-под руки – назад.

Грохот ударил по ушам, по глазам, я ослепла от визга детей, а потом хлестнула волна жара.

Крик длился, длился, я слышала запахи – сладкий запах горелой плоти и кислый – термохимического оружия. Джоан переломила ствол и вынула маленькую толстую гильзу.

– Тысяча восемьсот градусов кармы, – сказала она, загоняя в ствол новый патрон. – Он, наверное, заслушал отчет саперов об особенностях настройки детонаторов и решил… Да заткнитесь вы!

В классе стало тихо. Кто-то всхлипывал, кто-то откашливался. Что-то скворчало.

– У нас совсем-совсем нет времени, Соня. Бегом назад. Придется сокращать басню.

Я не знала, как поступить, а потому нырнула, чтобы только не слышать смрада.

Я бежала.

– Как было бы просто – взять и устроить тебе дуэль с Кристианом. Чтобы он взял Анатоля за ухо, а ты белому негодяю накидала. Но ты же ничего не поймешь.

– Что я должна понять?

– Вот опять.

Она повозилась и встала, сложила козырьком ладонь, вглядываясь в даль. Пляж был серым, море – почти багровым, и ветер забыл про этот край: вода надвигалась на берег мелкими ровными волнами, как масло, по которому у горизонта хлопнули огромной ладонью. Далеко от берега виднелась скала.

– Ты ныряешь из безумия в безумие с таким лицом, что мне хочется тебя удавить. Ты привыкла всех жалеть, любить, да просто помалкивать, но только чтобы самой оставаться в стороне. Атараксия. Апатия. Чувствуешь, как хочется зевать от этого звука «а» в начале? Ладно, плевать. Пусть будет, что будет.

Я сидела, обхватив колени руками. Малкольм собиралась с мыслями и хмурилась.

«Что не так? Что ее не устраивает?»

Джоан сожалела, злилась, ерничала. Джоан собирала камни.

– Чета Куарэ – гении. Были, – заявила она и швырнула добычу прокисшему морю. – Пока другие ученые разбежались по своим уютным окопам, они собрали данные и интуитивно поняли, что Ангел несовершенен. Ему не хватает чего-то. Все его процессы, даже уязвимость для раскаленного карбида молибдена… Кстати, знаешь, как открыли это оружие? Нет? Расскажу, потом… Все его процессы описываются как космогонические – в самом широком смысле.

– Но… Космогония – это создание вселенной.

– Да, спасибо, что напомнила. Именно это я имею в виду.

Малкольм нашла еще один камень, взвесила в ладони. На меня она не смотрела.

– Куарэ первые поняли, что Ангелов должно быть двое.

Двое. Я легла на гальку, раскинула руки. В небе сплошные облака никуда не торопились – они будто застыли навсегда: где-то провиснув сталактитами, где-то завернувшись в тяжелые воронки. Небо было сделано из старого свинца, который не раз красили, обдирали грубой щеткой, снова красили… Свет здесь не звучал, вдруг поняла я. В лицее – звучал всегда, в памяти любого лицеиста – да, а здесь – нет.

– Он сказал Анатолю: «Я сохранил память о Инь. Ее дело».

– Очень, кстати, неосторожно, – отозвалась Джоан. – А ты как-то спокойно реагируешь.

– На что?

– На то, что вас свели. Как племенных… М-м. Как племенных божков.

Я вспоминала, как Анатоль неловко заталкивал в сумку свой планшет: «Выздоравливайте, мисс Витглиц» . Как он стоял, глядя из-под мокрых волос на меня: «Я всего лишь болен, но даже этого, оказывается, мало» . Как он прошептал, что не убежит, как он вслушивался в мое прошлое, как смотрел на дыру в своей груди…

– Это имеет значение?

Джоан подумала, покачала еще один камень в руке.

– И то верно.

Я смотрела на море – не то море, неправильное, и думала о нашем с Анатолем мире.

«Интересно, какой там берег» .

– Мы останемся людьми?

– Да ты смешная, – угрюмо сказала Джоан. – Ты просишь меня оценить процессы, которые настолько далеки даже от «стохастических», что я тебе передать не могу.

Я скосила глаза: она сидела, скрестив ноги, и смотрела на меня. Заметив взгляд, Джоан вздохнула:

– А, ну да. В смысле, слишком много случайностей. Могла бы и сама догадаться, что космокреация – это чересчур сложно.

Небо, море, галечный пляж. Думай, Соня. Просто думай – что еще остается? Нет выбора, нет пути назад, нет одиночества. Даже боли нет – только немного времени на размышления.

– Я поняла.

– Ой ли?

– В каком смысле?

– В том смысле, что ты ошибаешься, – сказала Джоан. Ее тон изменился: стал почти злым. – Это не лазейка в шалаш с милым, не «золотая пилюля». Это создание нового мира! Целой вселенной! Вы вдвоем с Анатолем превращаете передовую гипотезу в факт!

– Где?

– Что – где?

Я прикрыла глаза: степь была там – только протяни руку.

– Где находится эта вселенная?

Малкольм вздохнула.

– Понимаешь, это бессмысленный вопрос. Я даже не могу тебе сказать «когда» эта вселенная осуществляется. Даже Хроноблема – и та вываливается из неквантовых представлений о пространстве и времени. Как переводится это слово, кстати, знаешь?