Альфред Ван-Вогт - Путешествие «Космической Гончей»

— Правитель, — сказал ученый, обращаясь к великому человеку, — справедливый гнев может привести вас к серьезной ошибке. Ученые, научившиеся контролировать атомную энергию, обладают независимостью ума и поэтому не воспримут наказание за случайный проступок. Мой совет: оставьте ребенка в живых или хотя бы спросите по этому поводу мнение совета ученых. Я порекомендую им покинуть храм, который стоит рядом с вашим дворцом, и, думаю, они согласятся.

Джоквин взглянул на лица сидевших перед ним и понял — то, о чем он сказал, не понравилось присутствующим. В комнате находилось двое мужчин и три женщины. Мужчины — это строгий лорд-правитель и полный лорд Тьюс, единственный сын леди Лидии от первого брака. Лорд Тьюс в отсутствие лорда Крэга, мужа леди Тани, который тогда воевал на Венере, исполнял обязанности главнокомандующего. Здесь были также леди Таня, которая еще полулежала на кушетке, ее сестра Чрозона и их мачеха, жена лорда-правителя, Лидия. Леди Таня и ее сестра не разговаривали друг с другом, но общались через лорда Тьюса. Тот легко справлялся со своей ролью посредника и, как казалось Джоквину, искренне забавлялся раздором между женщинами. С беспокойством смотрел Джоквин на леди Лидию, пытаясь понять ее отношение к предмету обсуждения. Он знал, что она необыкновенно злая женщина. С ее появлением характер поведения семьи Линнов радикально изменился. Красивая, средних лет, с тонкими чертами лица, она была опаснее любого хищника. Постепенно ее интриги, как щупальца, охватили все правительство, и каждый, кто хоть однажды имел с ней дело, понимал, что ее следует остерегаться. Контринтриги, заговоры, коварные планы, насилие, ощущение постоянной опасности, которая может обрушиться в любое время, такова была цена вражды с ней или ее расположения. Каждодневное напряжение отрицательно сказалось на Линнах. В них накапливался яд. Озабоченные, несчастливые и сомневающиеся, сидели они в комнате; мысли их были скрыты, но поступки предсказуемы, потому что властвовала над всем и всеми эта коварная женщина. Поэтому именно в леди Лидии искал Джоквин ключ к тому решению, которое будет принято. Высокая, стройная, поразительно хорошо сохранившаяся, она была главным двигателем разрушения. Если у нее есть по этому поводу какое-либо мнение, а у нее всегда было свое мнение, то что-то тягостное непременно произойдет. И хотя казалось, что еще ничего не случилось, но она уже начала свои закулисные действия. И Джоквин знал, что стоит ей убедить своего склонного к компромиссам мужа что-то предпринять — и тотчас сцена будет готова для разрушения. И хотя ученый по поведению Линнов определил, что его вызвали по чисто психологическим соображениям, он заставлял себя верить, что с ним советуются. Так было легче, хотя эту веру трудно было сохранять долго. У него сложилось впечатление, что они слушают его, как бы соблюдая пустую формальность, не обращая ни малейшего внимания на то, что он говорит. Лорд Тьюс взглянул на мать и слегка улыбнулся. Она отстала веки, как бы пряча за ними свои мысли. Две сестры с застывшими лицами не сводили с Джоквина глаз. Возникла тяжелая пауза. Лорд-правитель ослабил напряжение, кивком отпустив ученого. Джоквин вышел, ощущая страх. У него появилось желание предупредить об опасности храмовых ученых. Но он отказался от него, понимая всю безнадежность положения. Его просто не выпустят из дворца. В конце концов он прошел в свою комнату, лег, но уснуть так и не смог. На утро ужасный приказ, которого он боялся больше всего, был вывешен для всеобщего сведения. Джоквин читал его, и сердце у него падало вниз. Приказ был прост и безоговорочен. В соответствии с ним все ученые храма Рахейнла должны быть повешены до наступления сумерек. Имущество храма конфискуется, само здание сравняют с землей. Три акра храмовой территории превращаются в парк. В приказе не говорилось, что парк отходит к городскому дворцу Линнов, но мыслилось именно так. Приказ был подписан твердой рукой самого лорда-правителя. Прочитав его, Джоквин понял, что война храмовым ученым уже объявлена.

Ученый Олден не обладал даром предчувствия, и ничто не омрачало его спокойные мысли в тот ранний час, когда он медленно шел к храму Рахейнла. Вокруг расцветало утро. Взошло солнце. Мягкий ветерок веял с улицы Пальм, где стоял его новый дом. Душа ученого была похожа на разноцветный калейдоскоп счастливых воспоминаний и спокойной радости, оттого что простой деревенский парень за десять лет сумел стать человеком — главным ученым храма Рахейнла. Выло лишь одно-единственное мрачное пятно в этих воспоминаниях. И надо же, именно это неприятное событие стало истинной причиной его быстрого продвижения. Более одиннадцати лет назад он как-то сказал своему приятелю, тоже начинающему ученому, что уж коль атомные боги передали некоторые тайны механической силы людям, надо задобрить их новыми экспериментами, а вдруг они в ответ раскроют еще какие-нибудь тайны. В конце концов, может, и вправду существуют где-то легендарные города и планеты, на которых жизнь преобразил раскрепощенный атом. Олден невольно вздохнул при этом воспоминании. Лишь с течением времени он понял размеры своего богохульства. И когда на следующий день приятель холодно сказал ему, что передал их разговор главному ученое, это показалось ему концом всех надежд. Как мог он, смертный, торговаться с богами! Но, к его удивлению, именно эта неосторожность оказалась началом его карьеры. Через месяц его вызвали для разговора с приехавшим ученым Джоквином, который жил во дворце Линнов.

— Мы поощряем молодых людей, чьи мысли не идут по проторенным дорогам, — сказал Джоквин. — Мы знаем, что для молодежи характерны радикальные идеи, а по мере того как человек становится старше, он обретает равновесие между своей внутренней сущностью и потребностями мира. Другими словами, — закончил, улыбаясь ему, ученый, — имейте свои мысли, но держите их при себе.

Вскоре после этого разговора Олден был назначен на Восточный берег. Оттуда год спустя он перебрался в столицу. Взрослея и обретая все большую власть, он обнаружил, что радикализм среди молодежи встречается реже, чем говорил Джоквин. Годы власти научили его иначе относиться к жизни и заставили отречься от слов своей молодости. В то же время он гордился ими, они делали его непохожим на других. И он понял, почему Джоквин решил, что радикализм — это единственный критерий для человека науки. Потому что только тот, кто нестандартно мыслит, способен что-то открыть в мире, который человеку еще неведом. Он знал это правило, но не всегда пользовался им. Он вообще был строг и не прощал молодым людям мыслей, которыми в юности грешил сам. Существовало мнение, что карьеру в храме можно сделать, понравившись жене Олдена. Хотя это и было не совсем так, юные поэты храма читали свои стихи молодой жене главного ученого, навещали ее, когда он отсутствовал. Но так ничего и не добились. А когда они обнаружили, что ее обещания ничего не стоят, их визиты прекратились. Олден обрел мир в доме, а жена его стала неожиданно пылкой и нежной супругой. Обо всем этом думал ученый, подходя к храму. Но мысли его прервал необычный гул, и он увидел толпу беспокойных людей у своего храма. Наверное, это несчастный случай, подумал он, и заспешил туда, где толпился народ. Олдена озадачило то, что люди не уступали ему дорогу. Разве они не понимают, что он главный ученый? Он увидел в нескольких десятках футов от себя верховных стражников дворца и уже, было, махнул рукой, зовя их на помощь, но что-то остановило его. До сих пор он смотрел на храм, а сейчас огляделся и увидел окруженный стражей парк. Пятеро юных поэтов Розамунды свисали с ветвей дерева на краю храмовой территории. На другом дереве шестеро младших и трое ученых еще судорожно дергали ногами. Олден застыл на месте, парализованный ужасом. Несколько посвященных, кому на шею набросили веревки, в ужасе закричали. Их крик оборвался в тот миг, когда телега, на которой они стояли, выехала из-под них. Ученый Олден пробирался сквозь толпу на ватных ногах. Он наталкивался на людей, шатался, как пьяный, и лишь смутно сознавал окружающее. Если бы он единственный в толпе вел себя так, его тут же заметили бы и потащили на виселицу. Но казнь захватила людей врасплох. Каждый новый прохожий, подошедший, чтобы посмотреть, что происходит, испытывал ужас. Женщины падали в обморок. Нескольких человек тошнило, другие стояли со стеклянными глазами. Выбравшись из толпы, Олден вновь приобрел способность думать. Он увидел открытую калитку, пригнувшись, нырнул в нее и, казалось ему, поплыл между кустами, только сейчас сообразив, что находится на территории городского дворца лорда и леди Крэг Линн. Это было ужасно и нелепо. Самому попасться в ловушку, где в любой момент его могут обнаружить. Олден упал в кусты, почти теряя сознание. Потом, придя в себя, он понял, что перед ним длинное надворное строение и путь к нему защищен деревьями. Олден не смел вернуться тем путем, которым пришел сюда, оставаться же на месте он тоже не решался. Его еще не заметили, значит боги были с ним. Вскоре он нашел длинный узкий амбар, где хранилось сено, и спрятался там, съежившись за перегородкой и затаив дыхание. Укрытие это тоже было не слишком надежным. Амбар оказался почти пустым, и только в дальнем конце, примыкающем к конюшне, было немного сена. В него он и забился. Едва ученый успел спрятаться, как дверь конюшни открылась. Сверкнули вилы с четырьмя остриями и унесли груду сена. Конюх пинком затворил дверь, послышался звук удаляющихся шагов. Олден лежал, затаив дыхание. Он только начал приходить в себя, как — бум! — открылась другая дверь, вилы выхватили еще одну груду сена и исчезли. Несколько минут спустя произошло новое событие. За тонкой стеной, отделявшей это помещение от конюшни, остановились рабыня и конюх. Конюх, очевидно, солдат, а не раб, спросил: