Антуан Шоллье - Саргассово море

Завтра на заре мы должны были лететь втроем к цивилизованным странам; судьба сулила лететь мне одному.

Ни на один день я не хочу остаться на этом проклятом острове. И все же я чувствую, что достаточно одного, чтобы остров опять мне стал дорог… Я не понимаю самого себя; я смутно сознаю, что нужно лететь отсюда, а между тем я был бы рад, если бы этому что-нибудь помешало.

Вполне ли в порядке «Икар»? Может быть, в последнюю минуту окажется какая-нибудь авария?..

Почему-то я упорно думаю о возможности задержки. К чему мне так торопиться? Ведь теперь нет необходимости лететь именно завтра. Чего я собственно хочу? Не знаю, не хочу знать… хотя это в сущности нетрудно определить. Я повинуюсь первоначальному порыву, и если ничто меня не задержит, то полечу за преграду водорослей, пока не истощится запас бензина, пока меня не втащат на какое-нибудь судно, или пока я не умру в одиночестве, посреди необозримой пустыни океана…

Что это за шорох?

Останавливаюсь, прислушиваюсь. Похоже, что кто-то идет по моим следам. Кто-нибудь ищет меня? Нет, я не хочу думать об этом, пока нет никого.

Боже! Какая тяжесть в воздухе! Меня мучит жажда, я вспоминаю, что в нескольких шагах от пальмовой рощи течет ручеек. При свете молнии видна совсем поблизости светлая струйка воды. Я бросаюсь туда и жадно пью до тех пор, пока у меня не захватывает дыхание…

Я несколько пришел в себя и быстрыми шагами направился к бухте, где меня ожидает гидроплан, покачиваясь на волнах. Молнии непрерывно следуют одна за другой, освещая все кругом бледным, призрачным светом… Гром грохочет, как пушки у Вердена… Я без труда различаю выступ базальтовой скалы, наполовину затопленной приливом… Канал, отделяющий меня от него, значительно расширился. Придется проплыть метров триста. Весь обливаясь потом, я бросаюсь в море. Дрожь пробегает по моему телу от ледяной воды… Еще несколько взмахов, и я достигаю утеса. Наконец-то! На мгновение я прислоняюсь к скале, с меня струится вода, нервы мои после всех усилий совершенно подавлены. Но там, во мраке, на другом берегу, что-то движется. Мне страстно хочется проникнуть туда. Но гроза ослепляет меня. Молнии ежесекундно прорезывают небо.

И все-таки я начинаю различать белые очертания… Не грежу ли я? Кто-то бросается в воду, я слышу всплески…

Кто же может следовать за мной? Как извилистая золотая стрела, молния прорезала небо… Адские удары грома раскатистым эхом отразились от базальтовой скалы… Там, у Аллеи Могил, запылало дерево…

Что это? Крик в волнах, ночью! Удручающий, отчаянный вопль. Я, не раздумывая, бросаюсь в воду… И вот я на аполлонийском берегу с хрупким телом женщины. Оно безжизненно распростерлось среди обломков на песке… Это Тозе! Моя маленькая Тозе.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ветер яростно дует, заунывно воет среди скал. Вздымающийся океан кидает навстречу тучам валы своих волн, в которых рассеивается небесный огонь. Непрерывные оглушительные раскаты грома. Пусть свирепствует буря и неистово хлещет дождь, — что это для того, кто опустился на колени, склонился к теплому телу женщины и пьет в поцелуях соленую влагу у ней на груди.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Правда ли, что было мгновение, когда я хотел покинуть Аполлонию?

Я не могу этому поверить. Нечто бесконечно важное, беспредельно глубокое привязывает меня к этому миниатюрному мирку. И то, что я так недавно считал пустым обманом, вдруг восстает передо мной и с молниеносной быстротой ниспровергает все мои доводы, и это бесконечно сильное есть не что иное, как любовь.

Тозе и я, мы идем по запутанным зарослям пальмовой рощи. Ветер затих, теплый дождик барабанит по широким листьям бананов, отдаленные молнии по временам озаряют деревья бледным феерическим светом. С тех пор, как я вынес Тозе на берег, она произнесла только одну фразу, но эта единственная фраза продолжает чарующе звучать в моем сердце: «Главкос, Главкос, зачем ты убежал, ведь я тебя люблю!».

Бежать? Нет! Я не думаю о бегстве, я даже не могу понять, откуда у меня могло возникнуть такое желание.

Мы идем, и она прижимается ко мне своим хрупким телом, и моя рука обвивает ее плечи… Воздух напоен благоуханьем деревьев, и над нами такая густая завеса листвы, что только изредка крупная теплая капля дождя падает на нас сверху, как поцелуй. Под ногами колышется нежная трава, — под тяжестью наших тел, обремененных любовью.

Мы подошли к маленькому озеру. Мы опускаемся на мягкую траву под купой гигантского дерева. Тозе прислоняется ко мне и ее голова нежно покоится на моем плече.

Озеро казалось гигантским изумрудом, вспыхивающим блеском от уходящих зарниц. Опьяняющие ароматы пальмовой рощи наполняли воздух, по никакое благоухание не казалось для меня таким восхитительным, как аромат янтарных волос Тозе.

— Главкос, мой любимый, — заговорила Тозе, — не надо уезжать. Я не могу жить без тебя. Разве совсем умерла твоя жалость ко мне, неужели ты хочешь безвозвратно бросить меня? Главкос, ты когда-то так ясно читал в сердце маленькой Тозе, разве не видишь, что оно твое, совсем твое?

Обещай мне остаться. Поклянись, что Аполлония станет твоим настоящим отечеством, что ты примиришься с ритуалами нашего народа. Поклянись мне! Разве моя любовь не стоит этого?

Я слушал, не говоря ни слова. Разве можно не согласиться с Тозе? Я забываю все, кроме нее одной; мысль о «Минотавре» исчезла из моего сознания так же, как забыта и сцена там, на берегу, у подножия статуи Мусагета. Лаской подтверждаю я каждое слово, которое шепчет Тозе.

Она умерла, немая аполлонианка, дева из Аллеи Могил.

Умерла та холодная, мечтательная, мятущаяся девочка, которая плакала, слушая, как бьется ее сердце! И своих объятиях я держу не ее. Ко мне прижимается, страстно отвечая на мои объятия, не она, меня ласкает южная и пылкая любовница, ее огненные губы с лихорадочной страстью отвечают на мои пламенные поцелуи. О, вы души влюбленных героев Эллады! Ваше мощное дыхание чувствую я в своем сердце! И трепетные признанья дев Аттики никогда еще не слетали с уст более очаровательных, чем те, которые так страстно простерты ко мне.

Сквозь ветви пальм видна звезда, она блистает над нами, как золотой гвоздь на темно-синем небе, и под ее сиянием, в таинственной тени дерева, мы упиваемся лобзаниями в сладостной и благовонной тропической ночи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сквозь ветви пальм забрезжил предутренний свет, желтый, как лимон. Сладостно утомленная Тозе спит, раскинувшись на постели из трав. И даже во сне она улыбается, и нервные ее веки, сомкнувшись под моими лобзаниями, еще дрожат по временам от экстаза. И я больше не вижу заостренных ее грудей среди пурпурных цветов, смешавшихся с ее распущенными волосами…