Исай Давыдов - Я вернусь через тысячу лет. Книга 1

Мы втроём были в Городе у тихой маленькой голубоглазой женщины Марии – жены, теперь уже вдовы Вано. Когда мы пришли, она отправила в интернат темноглазого сынишку – видно, боялась, что будет плакать. Но не плакала при нас и слушала молча, и только тонкие посиневшие губы её то и дело вздрагивали и как-то судорожно кривились.

– Я знала, что эта планета потребует жертв, – сказала она потом. – Но как-то всё думалось, что меня минует. – Она горько и судорожно усмехнулась. – Каждый думает, что самое страшное его минует. Наверно, в старину, когда люди шли в бой, каждый тоже думал: меня-то не убьёт…

Мы не принесли ей ни радости, ни облегчения и не рассказали почти ничего нового. Все подробности она знала раньше, как член Совета. Совет знает всё, что происходит на материке. По существу, мы причинили новую боль этой маленькой, согнувшейся от горя женщине.

И мы заранее знали, что так будет – не было никаких оснований надеяться на иное. Но почему-то принято в подобных случаях приходить к семьям погибших, и мы подчинились этой условности, как подчиняемся безропотно десяткам других – устаревших, ненужных, нелепых в наше время. Удивительно сильна власть условностей над человеком! Может, это самая сильная власть над ним, потому что она невидима, неощутима и не персонифицирована, потому что коренится в глубинах мозга у каждого, и редкий человек может решиться на борьбу с нею. Гораздо проще, гораздо легче ей подчиниться. И, как всякая власть, она щедро награждает за подчинение – избавляет от душевных терзаний, от мук совести, которые обычно преследуют того, кто вступает в борьбу с условностями.

Мы летим в Нефть, и я снова невольно думаю о Сумико, хотя и не надо бы мне о ней думать. Мы можем встретиться – она часто бывает в Нефти, хотя и не надо бы нам встречаться.

Если это случится, мы, вероятнее всего, встретимся просто как друзья. Но это тоже будет лишь условность – не больше, потому что и я и она знаем: мы не только друзья. Слишком много я думаю о ней. И чувствую: она тоже обо мне думает. Хотя и не надо бы ей думать обо мне…

Но что поделаешь: мы не киберы, мы люди. Не нажмёшь кнопку и не скажешь: думай об этом, не думай о том. И не заменишь какой-нибудь из блоков памяти…

Под ногами тянутся бесконечные леса нашего чудесного зелёного материка. Леса, в которых свободно, безбоязненно будут бродить внуки и правнуки наши. Леса, которыми будут наслаждаться они, и которыми мы наслаждаться не можем.

В детстве я входил в лес как в храм, и он приветствовал меня своим шумом – заботливо и покровительственно. Я всегда доверял ему и никогда его не боялся. И он ни разу не обманул моё доверие. Я бегал, играл, прыгал и валялся на лесных лужайках, ловил бабочек, слушал лесных птиц, собирал ягоды и грибы. Лес всегда был моим другом, моим праздником.

А мои дети, видимо, будут смотреть на лес из окна дома, из окошка машины, из кабины вертолёта. Мои дети привыкнут бояться леса.

Эта чужая планета встречает нас совсем не теми испытаниями, к которым нас готовили. Нас испытывали на ловкость и на выносливость. Нас приучали бороться с авариями техники и свихнувшимися киберами. Мы не боимся никаких, даже самых страшных насекомых, потому что наши биологи могут за несколько месяцев ликвидировать целые виды этих тварей на любом материке. Нас не испугает никакой труд. Мы не станем рабами природы, хотя и не собираемся бездумно и поспешно переделывать её. Мы ничего не боимся и всё можем осилить. Но мы совершенно не готовы к тому, чтобы остерегаться человека, к тому, чтобы воевать с человеком. Технически – конечно, готовы. Душевно – нет. И главное – не хотим быть готовы.

Может, поэтому нас так легко убивают?

Как не думать об этом, когда в Городе остались Бирута и мама?

Мы летим молча, но мне кажется сейчас, что Джим и Грицько тоже думают о жёнах, оставшихся в Городе, тоже боятся за них. Мы же не киберы, мы люди…

Наш вертолёт проходит над двумя геологическими партиями, и, как раньше Вано, я вызываю их по радио и сбрасываю грузы. Разговоры с геологами короткие. Я их не знаю, они меня не знают. Им известно, что Челидзе погиб, и что кто-то вместо него сбросит им груз. Ни имя моё, ни фамилия им ничего не скажут. В этих партиях у раций пока что сидят старожилы. А наши ребята только-только оглядываются.

…Что же можно сделать сейчас для этих неразумных ра? Чём можно заинтересовать их? Чем отвлечь мысли от одной владеющей ими идеи: убивать? Может, сбросить им стальные ножи? Наверняка это будет невозможное, неописуемое богатство, потому что племя ещё не знает металла, и все ножи у него – костяные да каменные.

Но что сделают ра с этими стальными ножами? Не привяжут ли к древкам копий, которые полетят в нас?

Неплохо бы сбросить яркие пластмассовые игрушки – для детей. Но попадут ли они детям? Возможно, охотники нацепят их на шею и будут носить как амулеты. Они ведь совсем младенцы, эти ра. Воинственные взрослые младенцы.

Наверно, не игрушки им нужны, а чашки да миски. На шею их не нацепишь. Они станут тем, чем и должны быть – посудой.

А гезам нужно сбросить капроновые сети. Рыбаки поймут, для чего это. У сетей вроде только одно применение.

Вот вернусь в Город и пойду в Совет. Почему, в самом деле, не сбрасывать ра то, что доступно их пониманию? Глядишь, поймут, что с нами выгоднее жить в мире?

Только зачем ждать возвращения в Город? Можно ведь и по радио. Прямо из Нефти. Благо с Тушиным мы теперь знакомы…

А Нефть уже показалась вдали. Ползут под ноги вышки, уходит вбок главная насосная.

– …Завтра же будем обсуждать! – говорит Тушин и улыбается мне с экрана. – Завтра утром. Знаешь, Алик, удивительное совпадение! Сегодня утром то же самое предложил Верхов. Только он говорил об алюминиевых котелках, чайниках и флягах. А я уже вслед за ним подумал о вёдрах и сумках. Удачная мысль, Алик! И ведь простая! Как мы раньше не сообразили? Вот что такое свежий взгляд! Мы завалим их необходимыми вещами.

– Может, дело не в том, чтобы завалить? – вставляю я. – А в том, чтобы заинтересовать?

– Разумеется! – У Тушина поднимаются брови. – Разумеется, мы не переборщим! Ну, обнимаю тебя! Благодарю!

Тушин, улыбаясь, расплывается на экране.

Я выключаю видеофон, выхожу из комнаты в коридор гостиницы и спускаюсь на улицу.

Опять Женька! Опять он на три минуты раньше открывает то же, что и я. Слава аллаху хотя бы за то, что сегодня это случайное совпадение.

И здорово, что наше с Женькой предложение обрадовало Тушина.

«Наше с Женькой…» – Я ловлю себя на этих словах и усмехаюсь. Лучше было бы «наше с Маратом». Или «наше с Али»…

Я быстро иду по самой длинной улице Нефти куда-то в гору, навстречу сползающим оттуда густым вечерним сумеркам. Зачем иду? Куда?