Григорий Тёмкин - Звёздный егерь

Три последующих дня Сорг не взлетал, надеясь, что наваждение пройдёт, и я вернусь в нормальное состояние. Не рискуя выходить из ракеты, он звал джина через наружные громкоговорители, он обещал ему любые сокровища, всё, что угодно, если тот расколдует меня. Но напрасно. Лучше бы он стартовал сразу.

Три дня я был колодой, пнём, обычной корявой деревяшкой. Трудно поверить, но это так. Я сохранил все обычные чувства: я видел, причём видел на все триста шестьдесят градусов, слышал, ощущал запахи. А когда Сорг, вбежав в кабину, уронил меня на пол, я мысленно вскрикнул от боли. У меня остался чисто пассивный контакт с окружающей средой: я её воспринимал, она могла на меня воздействовать, а я на неё — нет.

Тем не менее, несмотря на дикость и нелепость моего положения, всё это можно было бы вытерпеть, если бы не проклятое насекомое. Оно зашевелилось у меня под корой, едва Сорг внёс меня на корабль. По-видимому, это был жук-короед, и он набросился на меня с таким аппетитом, словно всю жизнь постился. Такой пытки я не пожелал бы никому. Трое суток гнусная тварь глодала меня, а я был не в состоянии даже застонать.

Наконец Сорг стартовал, и в этот момент я явственно услышал шёпот:

— Хоть ты и заслуживаешь смерти, о чужеземец, я буду милосерден. — Тут в моих ушах, если они у меня где-то были, раздалось знакомое злобное хихиканье. — Ты честно кормил меня эти дни, и потому я расколдую тебя. Более того, ты будешь последним, кого я убью на твоей планете, и никто, кроме меня, не лишит тебя жизни, а если кто-то всё же поднимет на тебя руку, моё проклятие перейдёт на него, и он сам станет мясницкой колодой…

Невыносимый ужас охватил меня. Мы везли с собой на Пальбос джина, который проник на корабль поистине с дьявольским коварством: он безошибочно рассчитал, что Сорг не станет подвергать колоду, в которую на его глазах был превращён его друг, биостерилизации, и, сделавшись короедом, спрятался под корой. До сих пор я содрогаюсь, вспоминая хруст его жующих челюстей!

Тут ракета «совершила посадку», вернувшись в пусковую камеру пушки вероятности. Сорг распахнул дверь, и в тот же миг у меня из-под коры вылетело крохотное насекомое и мгновенно исчезло. Я почувствовал, что стою на ногах, и от страшной боли в лице потерял сознание.

Когда я очнулся в больнице, то увидел, что проклятый джин сделал с моим лицом. Пилот Сорг, то ли от увиденного, то ли от сознания нашей непоправимой ошибки, сошёл с ума.

Нас обвиняют в том, что мы совершили предательство. Это не так. Мы установили контакт с Землёй, только это получился контакт колоды с короедом. Противник воспользовался нами как безмозглыми чурбанами, чтобы проникнуть на Пальбос. Я не предатель, но заслуживаю смерти. Однако мне не умереть из-за заклятья джина, и лучше, если Трибунал не примет решение казнить меня — я не хочу, чтобы кто-то ещё пострадал.

Я прошу поверить моему рассказу — и, может быть, тогда что-то ещё удастся сделать, чтобы спасти наш великий народ…

Джанк закончил повествование и в изнеможении уронил голову на грудь. Дом правосудия загудел как растревоженный улей, возмущаясь нелепыми выдумками провинившегося контактолога. Члены Трибунала обменялись записками, согласно закивали фиолетовыми головами, придя к общему решению, и передали бумаги Обвинителю.

— Достойные жители Пальбоса! — сказал Обвинитель, и шум в зале мгновенно стих: — Достойные жители Пальбоса! Трибунал рассмотрел дело контактолога Джанка и считает, что рассказанная им история — оскорбление Трибуналу и всему великому народу Пальбоса. Его нежелание сообщить правду является доказательством совершенного предательства, а потому… — Обвинитель ещё больше возвысил голос, — контактолог Джанк признается виновным в измене долгу и приговаривается к смерти! — С этими словами он кивнул Распорядителю и опустился в кресло.

Распорядитель, неслышно скользя по гладкому полу, подошёл к большой чёрной кнопке перед столом Трибунала и положил на неё лиловый палец.

— Смерть предателю! — выкрикнул Обвинитель, отдавая Распорядителю приказ. И…

И с судорожно сжавшимся осуждённым ничего не произошло. Разочарованные зрители перевели взгляд с него на Трибунал и застыли от ужаса.

Там, где только что стоял Распорядитель и где сидели вынесшие приговор судьи, лежали широкие, иссечённые, словно на них долго что-то рубили, пни…

Континент, истерзанный чехардой времён года, ещё не очнулся. Слишком много обрушилось невзгод на него за последние полцикла. Долгий сезон вымораживающей стужи — когда оба солнца ушли на другую сторону планеты, а в небе тускло светили лишь четыре холодных фонарика-полумесяца. Потом тепло вернулось, но вместе с ним пришёл ветер, и огромные валуны катались по поверхности, как перекати-поле, оставляя на коже планеты глубокие рваные раны. Наконец пришло короткое лето. Время испепеляющей жары — сезон обоих солнц.

— А хорошо ли мы работаем, Алексей Васильевич? — сурово уставившись на меня с экрана телесвязи, вопросил редактор.

Когда к тебе обращается с подобным вопросом начальник, односложно отвечать нельзя, ибо вопрос, несмотря на кажущуюся простоту, каверзный. Поэтому вместо ответа я предпочёл бормотнуть нечто неразборчивое, а на лице изобразил эмоциональную гримасу такого приблизительно значения: да, есть недостатки, ещё работаем не в полную силу, однако…

Редактор, истолковав мою мимику именно так, как я и хотел, одобрительно качнул головой.

— То-то и оно. Хвастаться особо нечем. Что у нас было за последнее время? Да ничего, ровным счётом ничего.

Я слегка кивнул, словно соглашаясь, но при этом одновременно и изогнул брови, выражая вопросительное недоумение. Шеф, конечно, преувеличивает: наш информационный вестник читают все взрослые обитатели базовой планеты. Население Пальмиры — так звучно её назвали ещё первопроходцы — сравнительно невелико, но просматривают выпуски «Пальмира-информ» во многих галактиках. Похоже, что риторический вопрос начальника — пролог к очередной поездке, и, судя по его тону, неблизкой. А что, неплохо было бы махнуть за пределы системы… Я напряг память: нет, никаких важных событий в пределах парсека вроде не намечается. Я разволновался. Неужели на Землю?

— В общем, есть одна идейка, Алёша, — продолжал шеф. Он всегда так: сперва на «вы» и по имени-отчеству, потом переходит на «ты», а в конце снова может начать «выкать». Довольно занятная манера, которая позволяла Таламяну, как певцу, брать то одну октаву, то другую и переводить разговор таким образом в разную тональность. Большинство людей, привыкших вести беседу в пределах одной октавы, такой стиль впечатляет и озадачивает. Я вот, например, работаю под его началом уже три с лишним года, а до сих пор теряюсь. Обращаясь к нему, в зависимости от ситуации я зову его когда товарищем Таламяном, когда шефом, а когда просто Рафиком — как-никак он всего на пять лет меня старше. — Ты слышал что-нибудь об экспедиции Бурцена?..