Евгений Войскунский - Девичьи сны (сборник)

– Счастливое совпадение.

– Так вот, и квартиру мы сняли, как нарочно, в доме, где «Пельменная».

– Как бы мне здесь не забуксовать… Ну-ка, тихонечко… Выскочили… Маша, а почему вы снимаете квартиру? Разве нет своей?

– Есть родительская, но…

– Понятно. А у Юры?

– Тоже родительская, но там живет его сестра с семьей. Вам, между прочим, как Юриному начальнику, следовало бы знать о квартирной нужде подчиненного.

– Первый раз слышу. Квартирная очередь у нас в институте большая и почти не движется. Но почему бы Юре не вступить в кооператив?

Маша в полутьме машины смотрит на Рогачева, подняв брови.

– Глеб Алексеевич, а хоть это вы знаете, какая зарплата у Круглова?

– Да… зарплата младшего научного… негусто… Я, между прочим, не раз предлагал вашему Юре соискательство. Он бы запросто написал диссертацию и защитился. Но он только отмахивался.

Маша молчит. Молча смотрит на приближающийся ярко освещенный театральный подъезд.

У себя в кабинете Рогачев читает, быстро перелистывая, машинописную рукопись. Дочитал, аккуратно поправил стопку листов, задумчиво похлопал по ней ладонью. На титульном листе напечатано:

«Канд. биол. наук Л. M. Штейнберг.

Г. П. Круглов».

И ниже – длинный заголовок, начинающийся словами: «Рост активности нейронов под воздействием…»

Рогачев ходит по кабинету, заложив руки за спину. Задумался Глеб Алексеевич. Но вот он берет телефонную трубку и, прокашлявшись, набирает номер.

– Кто это? Змиевский, позовите Леонида Михайловича. А где он? В виварии? Так позвоните туда и попросите его зайти ко мне.

Вскоре, коротко стукнув в дверь, входит в кабинет Штейнберг. Старые друзья-однокашники пожимают друг другу руки, и Штейнберг садится со вздохом усталости. Рогачев придвигает к нему сигареты, пепельницу, чиркает зажигалкой.

– Похоронили Клеопатру? – спрашивает он.

Штейнберг кивает.

– Жаль. Очень жаль. – И после паузы: – Леня, я прочел реферат. В общем, по-прежнему считаю, что работа проделана серьезная. Но…

Рогачев медлит, усы разглаживает. Штейнберг ждет с отсутствующим видом, обильно дымя сигаретой, зажатой в уголке рта.

– Но во-первых, – продолжает Глеб Алексеевич, найдя нужные слова, – неясен механизм воздействия вашего вероника на подкорковые структуры мозга… как, впрочем, и химический состав самого вероника… И во-вторых. В выводах у вас есть тезис, который и раньше… – Он листает рукопись. – И раньше казался странным… Вот он: «Таким образом возникает мысль, что описанная выше подпитка нервных клеток энергией способна перевести их износ из обычной категории постепенности в ступенчатую категорию». – Опять пауза. – Я бы хотел, Леня, это уяснить.

– У нас был разговор о ступенчатости износа живой материи.

– Был. Но, согласись, одно дело – частный разговор, другое – доклад на ученом совете. Возникнут неизбежные вопросы. Я бы хотел быть к ним готовым.

– Отвечать-то на вопросы придется не тебе, а нам с Кругловым.

– Да, отвечать придется вам… Ну, как угодно, – завершает беседу Рогачев.

Штейнберг гасит сигарету в пепельнице и говорит, поднимаясь:

– Очень плохо, что Клеопатра померла.

– Да уж конечно. Кто бы подумал, что макака способна окочуриться от простуды.

– Она была нашим главным аргументом. Ну да ладно. Жизнь, как всегда, изобилует неожиданностями.

– Это верно, Леня.

Оставшись один, Рогачев некоторое время снова вышагивает в задумчивости между книжным шкафом, столом и окном. Потом выходит из кабинета, быстро идет по коридору и открывает дверь с табличкой «Зам. директора по науке Чистяков В. К.».

– Можно к вам, Валентин Кузьмич?

– Тошно вспоминать о заседании ученого совета. Скажу только, что мне сразу не понравилась тишина, возникшая после того, как Штейнберг сделал доклад. Такая мутная тишина бывает, наверное, после обеда в доме отдыха глухонемых. А потом кто-то закашлял, кто-то завздыхал, и посыпались вопросы. Суть их сводилась к механизму действия вероника на нервные клетки… к прохождению информационных сигналов снизу вверх… ну, из подкорковых структур в кору головного мозга… Кто-то придрался к нашему расчету энергетического баланса клеток Клеопатры, хотя диаграммы ясно показывали значительную активизацию обмена веществ. Конечно, мы со Штейнбергом отвечали. Изо всех сил мы старались держаться спокойно, хотя некоторые вопросы были далеки от корректности. Два члена совета высказались о нашей работе в высшей степени похвально. Один – Рогачев – сдержанно отметил достоинства. Чаша весов колебалась. И тогда взял слово замдиректора по науке Чистяков Валентин Кузьмич. Он, как всегда, излучал доброжелательность. Да, исследование интересное, сказал он. Но! – сказал он. И по своему обыкновению рубанул латынью. Amicus Plato, sed magis amica veritas est. То есть, ежели по-русски, Платон нам друг, но истина дороже. В сущности мы не знаем, сказал он, чем вызван рост активности нейроклеток подопытной обезьяны – так называемым вероником, о химизме которого практически ничего не известно, или неким стечением обстоятельств. Не знаем, между прочим, от чего скончалась Клеопатра… Я не выдержал, крикнул: «От воспаления легких!» А Чистяков сверкнул на меня лысым лбом и ласково спросил: «А вы точно знаете, что не от воспаления, вызванного, скажем, тем же вероником?» И потом: «Что же касается перевода износа клеток из постепенной категории в мгновенную или, как там у вас, ступенчатую, то тут просто…» Даже фразу не закончил, а развел руками с таким видом, словно углядел у меня вместо носа тульский печатный пряник…

В лаборатории Штейнберг, стоя на табуретке, вскрывает заклеенное на зиму окно, отдирает бумажные полоски.

Круглов сидит за своим столом, перед ним пишущая машинка с заправленным чистым листом. Круглов курит, вид у него задумчивый.

Рывком распахнув окно, Штейнберг соскакивает с табурета.

– Впустим в комнату весну, – возглашает он.

– Да какая весна? – Круглов поеживается от холодного воздуха. – Город снегом еще завален.

– Все равно весна. Смотри, какое голубое небо.

– Вам, альпинистам, лишь бы к небу поближе, – ворчит Круглов. – Знаешь, что-то не хочется писать заявку. А хочется мне послать все это…

– Успеешь послать. Пиши.

– Возьму вот и напишу. Только не заявку, а письмо в президиум академии. Или лучше прямо в ЦК. Напишу, что гробят открытие, которое…

– Спокойно, Юра. Побереги свои нервные клетки, еще понадобятся. – Штейнберг ставит в банку с водой веточку мимозы. – У нас нет решающей вещи – доказательства.

– Осциллограммы Клеопатры, журнал наблюдений – не доказательство?

– Ученый совет осциллограммы не убедили. Почему они должны убедить ЦК?

– Ну, знаешь, так ставить вопрос – лучше вообще бросить науку… если она не может убедить тех, кто и не хочет быть убежденным…