Наталья Резанова - Открытый путь [сборник]

— Довольно близко к прямой ереси. Это суждение подразумевает, что Спаситель не всеведущ, и, следственно, принижает Сына перед Отцом, а это, как вы знаете, арианство.

— Верно, но кто осмелится сказать подобное служителю Трибунала, денно и нощно преследующему ариан, манихеев, богомилов, вальденсов и прочих еретиков, не говоря уж об иноверцах и ведьмах? Так или иначе, брат Джеффри не пожелал останавливаться в нашей обители. Не только потому, что она не пришлась ему по нраву, но потому еще, что епископский дворец, где он поселился, выходит окнами на Соборную площадь, а он хотел лично наблюдать за наказанием грешников.

— Да, я слышал о сожжении еретического проповедника.

— Увы, этот… извратитель Господнего слова, посрамляющий род человеческий, — порождение нашего города. Что поделаешь?.. А те грешные представители клира, что обличал брат Джеффри, выставлены на площади и вкупе с ними — еще один, его имя брат Лактанций, доставленный служителем Трибунала.

— Один? Мне что-то говорили о двоих.

— А, это долгая история, и пренеприятная к тому же. — Такая преамбула обычно прикрывает желание «пренеприятную историю» рассказать, и Оливер в своем предположении не ошибся. — По делу действительно проходили двое, однако в живых остался только один. Этот брат Лактанций, еще будучи мирянином, не упомню уже в каком городе, осуждался за колдовство и чернокнижие вместе с какой-то женщиной — не то дочерью его, не то наложницей… Собственно, данное обстоятельство и вызвало гневную филиппику посланца примаса, которую я упоминал… И они бежали… потом этот человек, я забыл его мирское имя, вроде бы раскаялся и постригся в монахи, назвавшись Лактанцием. Но, не пробыв в обители и нескольких месяцев, не выдержав строгости устава, снова бежал и — как силен враг рода человеческого! — ограбил предварительно монастырскую казну. Его схватили уже в нашем диоцезе, но, учитывая его полное и искреннее раскаяние, а также то, что в первый побег он был вовлечен злонравной женщиной, его было решено не приговаривать к смертной казни, но заменить оную бичеванием, позорным столбом и последующим заключением в монастырь, к несчастью — в наш.

— А… женщина?

— Здесь и заключается самая неприятная часть истории. Эта женщина… имя еще у нее было какое-то красивое — Астрея… или Селия… была арестована очень скоро после своего побега. В Эрдском герцогстве. И представьте себе, по пути в Эрденон на конвой, сопровождавший ее, напали разбойники, очевидно согнанные с привычных убежищ в области Эрдского вала карательными отрядами, — вы, наверное, уже слышали об этой акции. Как показало следствие, конвой был перебит и утоплен в болоте. Жители деревни, расположенной поблизости, опознали те трупы, что удалось извлечь, — всего-то три из многих, но, насколько удалось осмотреть болото, погибли все. Остальных засосала топь. Подробностей я не знаю, но, за невозможностью достать тело грешницы, она, осужденная посмертно, была три дня назад сожжена в изображении, и нам остается только молиться об этой погибшей душе. Какая ужасная участь! — Отца Маэля передернуло. — Смерть на дне болота! И главное, солдаты получают отпущение грехов заранее, заочно — in articulo mortis, но женщина… Если бы ее доставили в Эрденон, плоть ее все равно бы погибла, но душа могла быть спасена. А так она сгорела…

— В изображении…

— Так ведь это никакой разницы… и без всякой пользы для спасения души. Но довольно об этой несчастной.

— Да, довольно, довольно… А колдун… брат Лактанций… значит, теперь у вас?

— Этого вряд ли возможно избежать, но пока что он все еще на Соборной площади…

Ударил колокол, призывающий к мессе. Оливер уже слышал его в прежний приход, но не обращал внимания, как мрачно и глухо он звучит. Словно со дна морского. Отец Маэль поднялся, однако карнионская учтивость в этот миг взяла в нем верх над приверженностью уставу, и он не заспешил к выходу, но довольно вежливо и многоречиво начал прощаться. Оливер пытался отвечать в том же духе, хотя был напряжен как струна и почти не в состоянии подбирать слова. А Селии каково? Неудивительно, что она вообще не в силах ничего вымолвить.

Он повернулся, чтобы предложить ей также попрощаться с библиотекарем, и сердце его упало.

Селии в комнате не было.

Дверь в скрипторий была открыта.

А за дверью — пусто. Монахи уже покинули места своих занятий и двинулись в церковь.

Он не помнил, как очутился во дворе. Ему было все равно, что подумает старый монах об его недостойном поведении.

Сколько кругом людей! И никого не различить… Или у него в глазах темно, и он не может выделить темный плащ Селии среди множества ряс?

Когда она успела ускользнуть? И куда направилась?

Хотя на последний вопрос можно не отвечать.

Когда он добежал до ворот, они оказались заперты. Оливер рванул засов, и на скрежет из каморки выбрался привратник. Впервые на его памяти это оказался не Луигне, а сменивший его на посту маленький старичок — в отличие от Луигне, глаза у него были здоровы, зато он был награжден двумя горбами — спереди и сзади. Стоило бы поразмышлять, нарочно ли здесь в привратники избирают людей, чья наружность не без ущерба, или это случайное совпадение, однако сейчас Оливера подобные вопросы не занимали.

— Эй, схолар! Погоди двери ломать, здесь тебе не кабак…

Оливер пытался его обойти, но горбун маячил на дороге.

— Завели себе обычай шастать туда-сюда как одержимые, только и знай запирай за ними, потом отпирай…

— А что… — Оливер хватал воздух ртом, как большой пес, — сейчас кто-то выходил отсюда?

— Твое какое дело?

— Тут был… друг один… Меньше меня ростом, плащ коричневый…

— А, этот… бледный такой, глаза черные, — горбун кончил, наконец, мучить засов, — выскочил аккурат перед тем, как в колокол ударили. Эй, погоди!

Старикашка, наверное, надеялся на какую-либо мзду за открытую дверь и сведения, однако напрасно. Оливер отпихнул его и бросился по улице, надеясь увидеть, как мелькает впереди плащ Селии. Упоминание о «черных глазах» — хотя они у Селии были светлые, и даже очень светлые, его не обманывало. Мало ли что старику может померещиться. Куда она направилась, он сомневался не больше, чем в тождестве Найтли и брата Лактанция. Конечно же ее путь туда — на Соборную площадь.

А вот что она там собирается предпринять, он догадаться не мог. Более того, он не был уверен, что это понимает и сама Селия.

Добро еще, если она бежит туда, чтобы увидеть Найтли. А что, если…

Найтли причинил ей худшее зло, какое можно сотворить с живой человеческой душой.

Но он также заботился о ней с рождения и научил всему тому, что она знает.

Что, если она попытается его освободить?