Мария Фомальгаут - Реалити-шоу «Властелин мира» (сборник)

Возле самой машины скольжу, падаю в снег, бормочу слова, которые нельзя говорить вслух. Ну, опять я в своём репертуаре, в машину сесть и то нормально не мог… он ловко подхватывает меня, усаживает на бархатные сиденья, бли-ин, я же задницей в грязь приложился, вот сейчас кресла и изгваздаю…

Машина несётся по городу, который кажется мёртвым, четыре всадника бесшумно сопровождают нас. Вот это я помню, конь чёрен, конь бел, конь рыж и конь блед… а вот кто есть кто, не помню… смерть, чума, голод… и война…

Он недоверчиво смотрит на кольт у меня на поясе. Пожимаю плечами: а вы как хотели, властелину мира без кольта никуда…

Чувствую запоздалую эйфорию, вот, блин, уже и торжествовать сил не осталось… слишком долго шёл ко всему этому, теперь я покажу им всем, им, всем, которые да-что-из-тебя-вырастет, которые вы-отчислены, которые я-чего-дура-с-таким-встречаться, которые мы-вам-позвоним, которые слышь-пацан-бабки-есть, которые… которые… которые…

Когда я ещё представлял себе это… в детских мечтах, что вот я, всемогущий, всесильный, всевластный, стою над миром. И эти все, какие все, да все, стоят передо мной на коленях, просят прощения, а я их не прощу, а я их…

Переглядываемся с ним. Многозначительно. Уже не отворачиваюсь от его жёлтых глаз.

Останавливаемся где-то на холме, отсюда виден весь город, да что весь город – весь мир. Выходим из машины, снова чуть не падаю, да что с землёй сегодня, пляшет и пляшет под ногами. Видно, чует, что настали её последние дни.

Он делает мне лёгкий знак, который я не сразу понимаю. Ах, да. Теперь я должен поклониться ему, а он подарит мне весь мир.

Выхватываю кольт…

В какие-то доли секунды он ещё пытается увернуться. Недостаточно быстро. Он ещё умоляюще смотрит на меня, он ещё показывает мне на мир у моих ног, идиот, всё это будет твоим…

Серебряная пуля разбивает его, как стекляшку, со звоном вдребезги.

Перевожу дух.

Вытаскиваю телефон, набираю номер, очень простой, одиннадцать нулей, но почему у меня так дрожат руки, почему-почему-почему…

Длинные гудки…

– Алло.

Вот так, просто, как будто говорю с кем-то из знакомых…

– Задание… выполнено. Я его… ликвидировал. И этого… и… наёмника…

Чёрт, опять я путаю слова…

– …и наместника его.

– Очень хорошо. Большое спасибо.

Хочу сказать: рад стараться. Не успеваю. Связь обрывается, да и то сказать, Туда сигналы редко доходят…

Много ещё нужно сделать. Перво-наперво убедиться, что жуткие радиосводки про войну Китая и Америки – не более чем утка, которую я сам же и приготовил. Запёк, так сказать, в духовке и подал к столу. И про метеорит над Африкой тоже. И много ещё чего…

Спускаюсь с холма, не удерживаюсь, с-сучий лёд, с-сучья зима, брякаюсь копчиком, скольжу в долину, бобслеист хренов… я в своём репертуаре.

Мне кажется, кто-то там, наверху, смеётся надо мной…

2013 г.

Подъехали к неказистому домику на окраине, который стоит и думает: упасть ему сейчас, или ещё постоять. Нет, ты уж не падай, когда мы в тебя войдём. Как это, избушка-избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом, мне в тебя лезти, хлеба ести…

Точно, ведёт он меня туда, через лужи, через какие-то провалы и буераки, если где и находится вход в ад, так это тут, на окраине. А ведь так и кокнет он меня тут, за хорошим делом в такую глухомань не везут…

Иду за Ганькиным, припоминаю, что ещё за сегодня надо сделать, всё за сегодня надо сделать, как всегда ничего не успеваю, чего вообще за ним попёрся…

– Вот здесь он жил, – говорит Ганькин.

– Кто?

– А чёрт его знает… Я даже имени его не знаю. И никто не знает.

Хочу спросить, а было ли у него вообще имя. У кого, у него. Не знаю.

– Дом его… бабка у него тут жила какая-то, потом бабка умерла, он сюда из города переехал.

Киваю. Очень рад за него. Только мне-то что до него. Мне сейчас на совете директоров надо быть, а я тут с вами. С кем, с вами. Не знаю.

Заходим в дом, внутри кажется холоднее, чем снаружи, чувствуется, что здесь никто не живёт и не жил. Из разбитого окна сочится ветер, тощая кошчонка разгуливает по подоконнику.

Ладно, Ганькин не подведёт, зря, что ли, детектив номер один… зря я ему, что ли, бешеные бабки заплатил, пусть только попробует не отработать. Нет, у Ганькина голова куда надо пришита, зря он, что ли, мою с любовником выследил, не отвертелась, курва…

Ладно, не о том речь.

А о чём…

Ну да.

– Вот картины его, посмотрите, – продолжает Ганькин. Отдёргивает занавеску, показывает полотна, залитые солнцем луга, игру светотени в лесу, раскалённые от зноя пляжи…

Вспоминаю, что зима не кончается уже пятый месяц, зябко поёживаюсь.

– Красиво… на аукционе за такое я бы не пожалел, раскошелился…

Ганькин не унимается, перебирает картины, вот, вы посмотрите, сплошь лето, лето, лето…

Сжимаю зубы. Мог бы и не напоминать про лето. Лето, которого нет. И как будто не будет. Если в мае лежит снег и потрескивает морозец, это что-то новенькое.

– Очень он лето любил, понимаете? Когда зима наступала, болел даже. Нет, не простужался, просто… потому что лета больше не было. Всё время лето рисовал. На полотнах.

Снова стискиваю зубы. Мне-то что до него. До них до всех. Я Ганькину не за картины бешеные бабки платил, и он это не хуже меня знает. Я ему платил, чтобы он лето искал. Уж Ганькин-то найдёт. Всё найдёт. Атлантиду – пожалуйста. Град Китеж – без проблем. Вчерашний день – так это вообще его конёк. И ветра в поле найдёт, и иголку в стоге сена. И приключения на свою голову. Но это уже его дело, не моё.

И вообще мне на встречу пора, и ещё в десять мест, как я выберусь через пробки, чёрт пойми. А тут он… с картинами со своими.

– Он в феврале умер, – говорит Ганькин.

– Очень сочувствую. Ты мне вот что скажи, мил человек, я тебя что просил, лето найти, а не этого… как его… с картинками его.

– Да как вы не понимаете, он лето любил!

– Очень рад за него.

– Да вы не понимаете… он любил лето. Он один любил лето. По-настоящему. И лето его любило. А теперь его нет.

Молчим. Начинаю понимать.

– Сколько я вам должен?

Ганькин называет сумму. Нехило.

Выходим из дома в мокрый мерзкий снежишко, кошчонка увязывается за нами. Забивается в ледяную машину, промёрзла, бедная…

Снег бьётся головой в стёкла. Припоминаю что-то, те бесконечно далёкие времена, когда я любил лето. Было такое. Стихи какие-то писал…

Открываю блокнот, выискиваю чистую страницу среди записей о срочных встречах и неотложных делах.