Алексей Домнин - Поиск-81: Приключения. Фантастика

— К Калугину? — переспросил Желоховцев.

— Да… Вы с ним знакомы?

— Помните, при первой встрече я говорил вам, что коллекцией интересовался майор Финчкок из британской миссии? — Рысин кивнул. — Так вот, Калугин сопровождал его… Очень интеллигентный человек.

— Кто? Калугин?

— Ну да. Впрочем, майор Финчкок тоже.

— И отлично, — Рысин поднялся, протянул Желоховцеву руку. — Жду вас в восемь часов вечера в ресторане Миллера.

— Почему там? — удивился Желоховцев.

— Наш разговор лучше вести во внеслужебной обстановке. А Калугин снимает у Миллера номер.

Забыв, что он не в форме, Рысин с неуклюжей щеголеватостью запасника поднес ладонь к надбровью, вышел. После сапог ноги в ботинках казались невесомыми, идти было легко, весело, и он вспомнил, что не в форме.

Весь день Лера не выходила из музея. Накануне они условились с Андреем об очередной встрече у Миллера в половине восьмого, но она решила никуда не ходить, дождаться Костю. С того самого момента, как она услышала выстрелы, ее не оставляло чувство свершившегося несчастья. Она всячески успокаивала себя, пыталась читать, потом взялась прибирать комнаты — ничто не помогало. День длился бесконечно, как в детстве, и было вместе с тем мучительное, до тошноты, ощущение стремительно уходящего времени, в котором она могла что-то сделать и не сделала.

Ближе к вечеру явилась мысль: «Лизочек! Вот у кого можно обо всем разузнать…»

Лера сбегала в соседнюю лавку, купила хлеба, колбасы, бутылку оранжада. Затем заставила Федорова поклясться здоровьем дочери, что не сделает попытки убежать, велела ему на всякий случай отойти в дальний угол чуланчика и, прислушиваясь к его шагам, на секунду отворила дверь, поставила еду на пол у порога и вновь задвинула засов.

Федоров честно выполнил обещанное.

— Сейчас иду к вам домой, — сказала Лера. — Все передам, как вы просили.

— Буду очень обязан, голубушка, — вполне миролюбиво отозвался Федоров…

Лизочек сидела на софе с книжкой в руках. Возле нее, лежала коробка папирос «Аспер».

— Ты-ы? — протянула она, когда горничная ввела Леру в комнату. — Вот это сюрпри-из!

— Я на минутку, — смутилась Лера. — Алексей Васильевич просил меня…

— Да ты садись, — вместо закладки Лизочек заложила книжку длинной шпилькой с изображением попугая на конце. — Ведь сто лет не видались!

Она убрала папиросы, освобождая место рядом с собой.

Лера села, пристроила сумочку на коленях.

— Алексей Васильевич просил передать, чтобы ты не беспокоилась, — ей было стыдно врать, но она успокаивала себя тем, что в точности исполняет поручение Федорова. — Его срочно командировали на вскрытие в Верхние Муллы. Он обещал вернуться завтра утром. Дело спешное, и не было времени тебя предупредить. Меня он встретил по дороге, а я закрутилась вчера, забыла… Извини!

Все это Лера выпалила единым духом и замерла в растерянности — надо же так бестолково повести разговор!

— Спасибо, — Лизочек равнодушно кивнула. — Бедный папа! Он всегда чересчур серьезно относился к своим служебным обязанностям. В нынешние времена это особенно смешно… Я думаю, он и в ваши музейные дела мешался со страстью старого неудачника.

— Нет, — искренне возразила Лера. — Алексей Васильевич бывал нам очень полезен.

Ей стало обидно за Федорова.

— Ну ладно, ладно… Расскажи лучше, как живешь. Замуж не вышла? — Лизочек засмеялась, картинно откинув голову.. — Обычный разговор двух бывших гимназисток после разлуки, да? Я видела тебя вчера у Миллера с каким-то мужчиной. Лицо такое, — она свела к переносью выщипанные брови, покачала растопыренными пальцами под подбородком вверх и вниз. — Мне такие нравятся. Одет, правда, неважно, без легкости. Но сейчас трудно штатскому хорошо одеться… А помнишь Верку Лебедеву? Она еще Пушкина на словесности декламировала: «И мальчики кровавые в зубах!» — Обе засмеялись. — Я думала, она за генерала замуж выйдет. У нее фигура была — Даная. Ты ее голую видела когда-нибудь?

— Нет, — сказала Лера.

— А вышла за Калмыкова, лавочника. Можешь себе представить?

В лавке у Калмыкова Лера полчаса назад покупала еду для Федорова.

— А Наташу Корниенко помнишь? — Лизочек достала папиросу, закурила. Сладковатый дым пошел по комнате. — Знаю, что вредно для горла, но не могу удержаться… Нет, нам надо непременно всем встретиться. Это просто преступление, что мы растеряли друг друга. Столько есть чего вспомнить! — Она сняла со стола большое серебряное блюдце, стряхнула в него пепел. — Впрочем, какие сейчас встречи… Ты когда едешь?

— Еще не знаю.

— Поторопись, голубушка. Говорят, билет до Омска в классном вагоне стоит уже шесть тысяч. — Лизочек поставила блюдце на софу между собой и Лерой.

Лера отодвинулась, чтобы невзначай не опрокинуть его, и вдруг отчетливо увидела под сероватым налетом пепла изображение лежащего Сэнмурв-Паскуджа — собачья голова, птичье туловище, рыбий хвост.

Деланно-равнодушным голосом спросила:

— Что за стрельба тут у вас была сегодня утром?

— Красного разведчика арестовали. — Сложив губы трубочкой, Лизочек выдохнула дым. — Один в офицерской форме был, тот ускакал. А другого взяли…

Лера резко встала, прижала сумочку к груди.

— Ты уже? — огорчилась Лизочек. — Только разговорились! — Лера неподвижно стояла посередине комнаты. — А помнишь, как мы Скальковского читали, «О женщинах»? Ты просто ненавидела этого Скальковского. Да и я тоже. Как же он писал? «Мужчина состоит из души, тела и паспорта, женщина — из платья, тела и паспорта»… Смешные мы были. — Она обхватила ладонью лоб. — Боже мой, что с нами сделалось!

В углу, за дверью, лежали какие-то предметы, накрытые одеялом. Рядом стояли два тюка. В одном из них, под натянутой мешковиной, Лера угадала знакомые очертания малахитового канделябра.

Теперь ее это ничуть не занимало.

— Не уходи еще! — попросила Лизочек.

Лера ушла, не ответив. Теперь оставалась одна надежда — Андрей. Больше ей не на кого было надеяться.

В общей камере, куда после предварительного допроса привели Костю, сидело человек тридцать — в большинстве пленные красноармейцы. Они освободили ему место в углу, на досках, подложили под голову ком тряпья. Никто ни о чем его не расспрашивал, и он был рад этому — не то что говорить, думать не хотелось. В голове было пусто, звонко. Раненое плечо горело, и знобкий жар от него разливался по всему телу.

Часа через три рядом присел мужик, начал рассказывать:

— Я сам-от из Драчева. Драчево наша деревня, от Троицы четыре версты. Неделю назад заявились к нам казаки. Ну, понятно, стали все хватать — живность, одежу какую ни на есть. Реквизиция, одним словом. Но без квитанций уже, так. У одного Ефима Кошурникова нисколь не взяли, потому как у его царский портрет на стенке висел. А бабы и раззвонили по деревне. Кой-кто в сундуки полез портреты доставать. Моя-то чистое колоколо. Ее не переслушаешь. Ноет и ноет: люди, дескать, вешают, добро спасают. Уговорила, одним словом. Казаки в одну избу заходют — портрет. В другую — опять портрет. Поудивлялись поначалу, пропустили избы две-три. А как до моей дошли, осерчали. Ты зачем, говорит, падла, вчетверо сложенного государя на божницу вешаешь? И давай нагайками обхаживать. Ну, я не утерпел, шоркнул одному. Меня сперва к коменданту в Троицу отвели. По дороге испинали всего. Уж кровью харкаю. А здесь отошел. Сижу вот. И чо к чему? Вы-то хотя за дело сидите, а я за чо? За дурость бабью!