Яцек Дукай - Лёд

— A-а! Раз или два его видал.

— Вуцба вам чего-нибудь рассказывал о нем?

— Дворянин, только что после каторги, так? — Сапожник потер лоб. — Так это его господа разыскивают, так? Нет, не знаю ничего, куда он подевался.

— Эт-точно! — воскликнул младший сапожник. — Что там нам до господских делишек! Садись, мастер. Нам обувь делать! — Он яростно застучал молотком. — Са-по-ги, са-по-ги, са-по-ги!

— Хлебало закрой, когда я с клиентом гутарю!

— Так слышу же, что не сапоги тебе пришли заказывать! Для господ только господа важны, господа по народу топчутся. Потому-то и сапоги твердые, тяжелые для того иметь должны — так мы уж клиентам уважаемым броневые подошвы пришпандорим, чтобы было удобнее и сильнее нас топтать. Садись, мастер, за работу. Нам сапоги шить!

— Лучше трахни себя молотком по башке, какую революцию в мозгах делать можешь, вот такую и твори — твоя башка, и кровь твоя. Боже ж ты мой, как подумаю, это ж если такие недозрелые возьмутся молотками забивать других — так сразу выстучат и народ новый, и господ новых: квадратных, треугольных, полукруглых, в зубчик, в рубчик, в крестик — все люди по одной колодке, вот и будете иметь одноколодочный рай!

— А чтоб вы видели! Рай! Рай, где один сапожник другому не должен сапоги чистить, и первый встречный в сторублевой шубе не будет мастера ставить по стойке смирно, чтобы потом, по милосердию своему, лысородному, гривенник кинуть! Вот вам и правота одноколодочная! А ежели нет, то всегда, мастер-ломастер, найдешь кого другого, по другой колодке выбитого, чтобы в пояс им кланяться да пол перед ними вылизывать!

Мастер за голову схватился.

— Ага, вот оно что тебе в заднице свербит! Вот что душонку, гнилыми кишками фаршированную, грызет, что есть на земле люди повыше, и что на них снизу вверх глядеть следует. В этом для тебя революции гвоздь: забить их в землю, чтобы больше и не высовывались! Из этого вся революция ваша — из стыда! А еще — из амбиций перекисших, в ад для душ превратившихся! Вместо того, чтобы самому в господа идти и над грязью подняться, всех их под ноготь, и в грязь свою забить!

— Ужас, ужас, ужас! — воскликнул молодой и швырнул полуботинок под закопченный потолок. — В господа идти! А какая ж в том разница, кто над кем с кнутом, из рублей скрученным, стоит, пока есть стоящие на ногах и стоящие на коленях?! Ба, и можно ли вообще мечтания с амбициями реализовать…! Для того-то леворюция нужна, ведь, даже если миллион сапог стачал бы, все равно ж в салоны по причине этой не пустят. Праворюция правит! Сапожником родился, сапожником и подохну! Замерзло!

— Прошу прощения, — вмешалось я-оно, — можете мне, добрый человек, сказать хотя бы, где мне вдову найти?

— На станции Ольхон, на еврейском постоялом дворе варит, — бросил мастер, после чего тут же повернулся к подмастерью. — Мильён сапог! А ты бы хотел в такие салоны попасть, куда за тачание сапог пускают? Так давай! — Он пнул кучу обносок. — Вот прямо сейчас сапожный салон и устроим! Девок сапожных приведем, водочкой сапожной зальем, и весь рай одноколодочный и устроим! И будет один другому, князь, хрясь и грязь!

Поспешно вышло на улицу, скользя на ступеньках; отзвуки сапожного спора за пределы мастерской не выходили. Заполнило легкие чистым, морозным воздухом. Все еще слегка обескураженно, обменялось взглядами с Чингизом.

— Что это с ними?

Тот пожал плечами.

— Это все Черные Зори.

Поехало к Тесле, в Физическую Обсерваторию Императорской Академии Наук.

Тяжелое облако тьвета покрывало половину квартала — залитые тьветом дома, лед и снег, залитые тьветом улица и немногочисленные прохожие на ней, в мираже-стекольных очках, с ангельскими светенями за спиной; попрятавшиеся в одной и другой подворотне жандармы тоже в тьвете. Подъехало под главный вход, возбуждая длинный блеск от саней. Это уже не тьвечки, не черные факелы — но настоящие прожекторы тьвета должны были установить вокруг Обсерватории.

Видимо, охранник получил уже инструкции, потому что пропустил гаспадина Герославского, не сказав ни словечка. Чингиз Щекельников остался в монументальном вестибюле, под глобусом и летними фресками; свернув себе цыгарку, он искоса поглядывал то на охранников, то на солнечные пейзажи, нарисованные на светлой штукатурке.

Доктор Тесла занял под себя часть складов Обсерватории (которые сейчас переделывались в лаборатории) и подвалы северного крыла здания.

— Вся штука в том, что, собственно, подвалов у них здесь и нет, — говорил он, живо маршируя по боковому коридору в застегнутом под шею рабочем пальто; стук тяжелой трости-термометра, бьющей по полу каждые два шага серба, отражался под высоким потолком. — Всю эту Обсерваторию построили или отстроили всего несколько лет назад; все ставили на мерзлоте, на зимназовом скелете, не углубляясь в фундаменты. А там остались каменные подвалы от предыдущей, сгоревшей до основания застройки.

Он пихнул двери. На табурете в углу прихожей подремывал усатый казак при сабле и нагане. Тесла дружески кивнул ему и открыл вторую дверь. Каменные ступени вели в чернильную темень.

— Bloody hell [252] , снова электричество сдохло. Здесь невозможно на него полагаться, в этом вся и забота.

— Вы думаете, это по причине Зорь?

— Раньше тоже все вечно отказывало. Следите за головой, здесь все строили для лилипутов.

Взяв огонь для своей керосиновой лампы у казака, он сделал шаг вниз.

— Все у них здесь отказывает с самого начала, то есть, еще с девятьсот десятого года. Сразу же после приезда я заглянул на здешнюю электростанцию. Радиус практической передачи переменного тока у них здесь иногда не больше, чем для постоянного тока. Черное Сияние — Черное Отчаяние, друг мой. Даже если бы не было ничего другого, это одно уже является достаточной причиной для расправы со Льдом.

Я-оно считало ступени. Лестница сворачивалась спиралью. Сорок семь, сорок восемь, спустилось на неровный пол каземата — почему-то эти подземелья не позволяли называть их иначе. Стены из неоштукатуренных кирпичей, низкие своды, подпираемые уже крошащимися арками столбов; между столбами — коптящие угольные корзины. На крюках, вбитых в кирпичи, висят керосиновые лампы, их мягкий, коричный свет заставляет считать, будто бы внутренности еще более древние и разрушенные. Не хватает только крыс и цепей с кандалами. Ага, и человеческих костей.

Зато, откуда-то из глубин мрачных казематов доходит мерное эхо сильных ударов.

— Кхм, зато хоть площадь приличная, — сказало я-оно.

Второго конца подвалов так и не было видно. Тесла поставил лампу на ящике возле лестницы и пошел вдоль пучка кабелей, спадавшего из-под потолка лестничной клетки на пол, покрытый битым кирпичом, песком и опилками.