Роберт Сильверберг - Железная звезда

Теперь меня тянет к ней.

В таких случаях тоже действует этикет. Является плохим вкусом подходить к тому, с кем встречались, когда были оседланы. Подобная встреча не дает никаких преимуществ. Незнакомка остается незнакомкой. И не играет роли, что она делала или говорила во время вашей невольной совместной жизни.

И все-таки меня к ней тянет.

Но зачем нарушать табу? Зачем нужно это серьезное нарушение этикета?

Никогда я не делал ничего подобного. Я всегда был щепетилен. Но я встаю и иду вдоль ступеньки, на которой сидел, оказываюсь ниже ее, гляжу на нее, и она автоматически сдвигает ноги, как будто осознает, что ее поза нескромна. Из этого жеста я понимаю, что сейчас она не оседлана. Мы встречаемся глазами. У нее подернутые дымкой зеленые глаза.

Она красива, и я напрягаю память, чтобы вспомнить больше подробностей нашей страсти.

Взбираюсь по ступенькам и останавливаюсь около нее.

— Привет, — говорю я.

Она глядит безразличным взглядом. Кажется, она меня не узнает. Ее глаза слегка затуманены, как бывает всегда, когда уходит Наездник. Она сжимает губы и долгим взглядом оценивает меня.

— Привет, — отвечает она холодно. — По-моему, мы не знакомы.

— Нет, не знакомы. Но у меня такое ощущение, что именно сейчас вам не хочется одиночества. И мне тоже.

Своим взглядом я пытаюсь показать, что мои побуждения приличны.

— Идет снег, — говорю я, — Мы можем найти место потеплее. Я хотел бы с вами поговорить.

— О чем?

— Давайте пойдем куда-нибудь, и я расскажу. Меня зовут Чарльз Рот.

— Хэлен Мартин.

Она встает. Еще не отбросила холодное безразличие. Она подозрительна, и ей от этого не по себе. Но, по крайней мере, она хочет пойти со мной. Хороший знак.

— Не слишком ли рано, чтобы выпить? — спрашиваю я.

— Не уверена. Даже не знаю, который час.

— Еще нет двенадцати.

— Все равно, давайте выпьем, — говорит она, и мы оба улыбаемся.

Мы идем через дорогу в коктейль-бар.

Сидя лицом к лицу в полумраке, потягиваем наши напитки. Она пьет «дайкири», а я — «кровавую Мэри». Она слегка расслабляется. Я спрашиваю себя, чего же хочу от нее. Разделить с ней постель? Но я три ночи получал это удовольствие, хотя она ничего не знает. Мне хочется чего-то большего.

Чего?

У нее воспаленные глаза. Она мало спала за эти три ночи,

Я говорю:

— Вам было очень неприятно?

— Что именно?

— Наездник.

Ее лицо искажается, как от удара хлыстом.

— Откуда вы знаете, что у меня был Наездник?

— Просто знаю.

— Наверно, не нужно говорить об этом.

— Я без предрассудков, — говорю я. — Мой Наездник по* кинул меня этой ночью. Я был оседлан со вторника.

— А мой, кажется, оставил меня часа два тому назад.

Ее щека розовеет.

Она делает усилие, говоря об этом.

— Я была оседлана в понедельник ночью. Это было в пятый раз.

— И у меня тоже.

Мы прокручиваем свои бокалы. Растет взаимный внутренний контакт, слова почти не нужны. Недавние переживания дают некоторую общность, хотя Хэлен и не представляет, насколько интимными они были.

Мы беседуем. Она дизайнер витрин магазинов. В нескольких кварталах отсюда у нее небольшая квартира. Живет сама. Она спрашивает, чем занимаюсь я.

— Анализ ценных бумаг, — отвечаю.

Она улыбается. Ее зубы безупречны.

Второй раз мы наливаем напитки. Теперь я уверен, что именно эта девушка была в моей комнате, когда я был оседлан.

Во мне начинает теплиться надежда. Счастливый случай свел нас вместе так быстро после того, как мы расстались как во сне. Он же оставил кусочек сна в моем сознании.

Мы пережили что-то, бог знает что, но это было нечто, что сохранило во мне такое яркое воспоминание. И теперь я хочу войти в ее сознание наяву, полностью владея собой. Я хочу возобновить наши отношения, но теперь в реальности. Это неправильно: я использую не свое преимущество, а только то, что мы получили благодаря краткому присутствию в нас Наездников. Все-таки она мне нужна. Я хочу ее. Кажется, я ей тоже нужен, хотя она и не понимает, кто я. Ее сдерживает страх.

Я боюсь испугать ее и не хочу наскоро воспользоваться своим преимуществом. Возможно, она пригласит сейчас меня к себе, а может, нет.

Но я ее не спрашиваю. Мы допиваем напитки. Договариваемся встретиться завтра на ступеньках библиотеки. Какое-то мгновение я глажу ее руку. Затем она уходит.

Я наполнил окурками три пепельницы в ту ночь. Снова и снова я рассуждаю, умно ли то, что я делаю. Может, оставить ее в покое? Я не имею права следовать за ней. В мире, в том состоянии, в котором он оказался, очень трудно будет оставаться одиночками.

И все же, когда я думаю о ней, в память впиваются эти полувоспоминания, затуманенные огоньки потерянных возможностей, девичий смех в коридорах второго этажа, поцелуй украдкой, чаепитие с пирожными. Я припоминаю девочку с орхидеей в волосах, другую в блестящем платье и еще одну с детским лицом и глазами женщины — и все так давно, и все потеряно, и все ушло. И я говорю себе, что этого раза я не упущу, я не позволю, чтобы ее забрали у меня.

Наступает утро, тихая суббота. Я возвращаюсь к библиотеке, почти не ожидая встретить ее, но она там, на ступеньках, и вид ее как будто упрек.

Она выглядит настороженной, обеспокоенной. Очевидно, много думала и мало спала. Вместе мы идем вдоль Пятой авеню. Она идет совсем рядом, но руку мою не берет. Шаги ее быстрые, короткие, нервные.

Я хочу предложить ей пойти к ней домой, а не в коктейль-бар. В наше время надо торопиться, пока мы свободны. Но я знаю, будет ошибкой применять такую тактику. Грубая торопливость может принести мне и победу, и поражение. В любом случае ее настроение ничего хорошего не обещает. Я гляжу на нее, думая о струнной музыке и о новых снегопадах, а она глядит на серое небо.

Она говорит:

— Я ощущаю, что они все время наблюдают за мной. Как грифы в небе, летают и ждут. Готовы наброситься.

— Но есть возможность победить их. Когда они не наблюдают, мы можем чуть-чуть насладиться жизнью.

— Они всегда наблюдают.

— Нет, — говорю я. — Их не может быть столько. Иногда они наблюдают за чем-то другим, и в это время два человека могут сойтись и подарить друг другу немного тепла.

— А какой смысл?

— Вы слишком пессимистичны, Хэлен. Время от времени они месяцами не обращают на нас внимания. У нас есть возможность. Есть.

Но я не могу пробиться к ней сквозь скорлупу страха. Она парализована близостью Наездников и не желает начинать что-либо, боясь, что все будет украдено нашими мучителями. Мы доходим до дома, где она живет, и я надеюсь, что она замешкается и пригласит меня. Мгновение она колеблется, но только мгновение. Она берет обеими руками мою руку, улыбается, но улыбка исчезает, ее нет. Остаются только слова: «Завтра снова встретимся у библиотеки. Днем».