Роберт Сильверберг - Железная звезда

Длинная, холодная дорога домой.

Этой ночью в меня просачивается пессимизм. Наверно, безнадежно пытаться нам спасти что-либо. Более того, с моей стороны плохо искать ее, стыдно предлагать ненадежную любовь, когда я не свободен. В нашем мире, говорю я себе, мы должны избегать других, чтобы никому не причинить вреда, когда нас захватывают и оседлывают.

Я не иду к ней этим утром. Так будет лучше, убеждаю себя. Мне до нее совсем нет дела. Представляю, как она стоит возле библиотеки и думает, почему я опаздываю, становится обеспокоенной, нетерпеливой, раздраженной.

Она разозлится на меня из-за того, что я не пришел на свиданье. Но потом злость утихнет, и она быстро забудет меня.

Наступает понедельник. Я иду на работу.

Естественно, никто не напоминает о моем отсутствии. Все идет так, будто я не исчезал. Этим утром рынок сильный. Работа захватывающая, и только к обеду я вспоминаю о Хэлен. Но как только я начинаю думать о ней, то уже не могу думать ни о чем другом. Моя трусость, из-за которой я не пришел. Инфантильность черных мыслей субботней ночью. Зачем принимать судьбу так пассивно? Я желаю сражаться прямо сейчас и добиться полной уверенности в победе, несмотря ни на какие препятствия. Я глубоко убежден, что это возможно. Может, Наездники больше никогда нами не заинтересуются? А эта беглая улыбка около ее дома тогда, в субботу, эта мгновенная вспышка — ведь это должно было показать мне, что за стеной страха в ней таятся такие же надежды. Она ждала от меня инициативы. А вместо этого я сидел дома.

В обед я иду к библиотеке, убежденный, что напрасно.

Но она там. Ходит вдоль ступенек, а ветер бьет по ее стройной фигурке. Я подхожу к ней.

Некоторое время она молчит. Наконец говорит:

— Привет.

— Извините за вчерашнее.

— Я долго вас ждала.

Я вздрагиваю.

— Я решил было, что не имеет смысла приходить. А затем снова передумал.

Она пытается выглядеть сердитой, но я знаю, что она рада видеть меня снова. Иначе зачем ей было приходить? Она не может скрыть внутреннее удовлетворение. Я тоже. Я указываю рукой на коктейль-бар.

— Выпьете дайкири? — говорю я. — В знак примирения.

— О'кей.

Сегодня бар переполнен, но мы находим свободную кабинку. Ее глаза сверкают, такой я ее еще не видел. Я ощущаю, что барьер внутри нее ломается.

— Вы меня уже меньше боитесь, Хэлен, — говорю я.

— Я никогда вас не боялась. Я боюсь того, что может случиться, если мы все же рискнем.

— Не бойтесь. Не надо.

— Я пытаюсь. Но иногда все мне кажется безнадежным. С тех пор как они прибыли сюда…

— Все равно мы можем попытаться жить, как нам хочется.

— Быть может.

— Мы обязаны. Давайте заключим соглашение, Хэлен. Долой мрачность. Долой беспокойство об ужасах, которые могут прийти. Договорились?

Пауза.

А затем ее прохладная рука накрывает мою.

— Договорились.

Мы допиваем заказанное, я даю кредитную карточку для оплаты, и мы выходим на улицу. Я хочу, чтобы она попросила меня не идти после обеда на работу, а пойти к ней. Ведь это неизбежно, она меня попросит, так пусть это случится как можно скорее.

Мы проходим квартал. Она меня не приглашает. Я чувствую ее внутреннюю борьбу и ожидаю. Пусть борется, это приведет ее к решению без моей помощи.

Мы проходим еще квартал. Она держит меня под руку, но говорит только о работе, о погоде, а это разговор на расстоянии. На следующем углу она сворачивает от своего дома обратно к бару. Я стараюсь быть терпеливым.

Не торопись, говорю себе. Ее тело не является секретом для меня. Мы начали наши отношения шиворот-навыворот, сперва с физической близости.

Теперь нужно время, чтобы вернуться к более трудному, к тому, что некоторые люди называют любовью.

Но конечно, она не осознает, что мы жали друг друга таким вот образом. Ветер швыряет снежинки в наши лица, и постепенно эти холодные укусы пробуждают во мне желание быть честным по отношению к ней.

Я знаю, что должен сказать. Я обязан отказаться от своего нечестного преимущества.

Я говорю ей:

— Когда я был оседлан на прошлой неделе, у меня была девушка, Хэлен.

— Зачем говорить сейчас об этом?

— Я должен, Хэлен. Это была ты.

Она резко останавливается. Поворачивается ко мне. Вокруг спешат люди.

Лицо ее бледнеет, а на щеках появляются багровые пятна.

— Это не смешно, Чарльз.

— Я не шутил. Ты была со мной с ночи вторника до утра в пятницу.

— А как ты можешь знать это?

— Я знаю. Знаю. Моя память чиста. Что-то остается. Я вижу все твое тело.

— Прекрати, Чарльз.

— Нам было очень хорошо вместе, — говорю я. — Мы, должно быть, понравились Наездникам, потому что нам было хорошо. Когда я увидел тебя снова — это было подобно пробуждению, а обнаружить, что сновидение было реальностью, что эта девушка — вот она…

— Нет!

— Пойдем к тебе и начнем все сначала.

Она говорит:

— Ты намеренно говоришь гадости, я не знаю почему, но зачем тебе нужно было все испортить? Может, я была с тобой, может, нет, но ты не мог этого знать, и если ты не знал, тебе следовало держать язык за зубами и…

— У тебя родинка размером с десятицентовик, — говорю я, — три дюйма ниже левой груди.

Она рыдает и набрасывается на меня прямо на улице. Ее длинные серебристые ногти царапают мои щеки, она бьет меня кулачками. Я хватаю ее.

Она пускает в ход колени. Никто не обращает на нас внимания. Все, кто проходит мимо, считают, что мы оседланы, и отворачиваются. Она в слепой ярости, но я держу ее, как клещами, и она может только топать ногами и хрипеть. Она напряжена и в предельном отчаянии.

Тихо, убедительным тоном я говорю:

— Мы победим их, Хэлен. Мы покончим со всем, что они сделали. Не дерись со мной. Нет нужды. Я знаю — это счастье, что я помню тебя, но позволь мне пойти к тебе, и я докажу, что мы с тобой предназначены друг для друга.

— Пусти меня.

— Пожалуйста. Зачем нам быть врагами? Я не хочу причинить тебе боль, я люблю тебя, Хэлен. Когда мы были подростками, мы могли бы играть в любовь. Я играл, и ты, наверно, тоже. Нам было по шестнадцать, семнадцать. Этот шепот, тайные встречи — это была прекрасная игра, мы знали это. Но игра закончилась. Нельзя дразниться и убегать. У нас так мало времени, пока мы свободны… Нужно доверяться, быть открытыми…

— Все это неправда.

— Нет. Только потому, что существует глупый обычай, когда двое людей, сведенных вместе Наездниками, должны избегать друг друга, мы не обязаны этому следовать. Хэлен, Хэлен…

Что-то в моем тоне успокаивает ее. Она перестает сопротивляться. Ее напряженное тело расслабляется. Она глядит мне в лицо, ее заплаканное лицо проясняется, глаза темнеют.

— Доверься мне, — говорю я. — Верь мне, Хэлен!

Она колеблется. Потом улыбается.