Вадим Проскурин - Восемь дней Мюллера

— А давай их подожжем!

Ким разломал еще два ящика, они свалили почту на циновку и подожгли, и циновка тоже загорелась, потому что оказалась бумажная. Но когда она загорелась, Ким с Мюллером не испугались, а сказали друг другу, что так прикольнее, и пошли прочь. Смотреть, как пожар будут тушить, они не стали, удачливость удачливостью, но разумную осторожность никто не отменял. Налетит десяток старшекурсников-богословов — никакой Птааг не поможет.

Про свои отношения с Птаагом Мюллер никому не рассказывал. Причин тому было две — стеснялся и боялся сглазить. Стеснялся он, что качества, выгодно отличающие его от других людей, на самом деле не совсем ему принадлежат, а как бы взяты взаймы. Попросил Птаага — Птааг дал, а если в другой раз не даст? Не дай бог сглазить. Тем более, в священных писаниях есть истории, как кто-то получал от богов какую-то милость, начал хвастаться и тут же всего лишился. Там, правда, не Птааг участвовал, а Митра и еще какой-то бог, но все равно, береженого боги берегут, а небереженого стражники стерегут, как говорили в Мюллеровом портовом детстве.

Мюллер старался не злоупотреблять своей сверхспособностью. Он обращался к Птаагу нечасто и всегда как бы шутя, понарошку, дескать, не ответишь, ну и не больно-то хотелось. Не потому что Мюллер хотел выразить пренебрежение богу, совсем наоборот, Мюллер не хотел раздражать его пустяковыми просьбами, вот и обращался несерьезно. Другой бы счел на месте Мюллера такое отношение дерзостью, но Мюллер решил, что раз Птаага называют мудрым и милосердным, то пусть соответствует, его никто за язык не тянул, когда он восхвалял свою мудрость перед каким-то там пророком. А иногда Мюллеру казалось, что никакого Птаага нет на свете, а те случаи, когда он помогал своим избранникам — просто удачное стечение обстоятельств, щедро сдобренное галлюцинациями. На первом курсе после зимней сессии Мюллеру даже стало казаться, что он сходит с ума от умственного перенапряжения, тогда он пошел в библиотеку, взял книгу по душевным болезням, прочел от корки до корки и убедился, что с ума не сходит. Но когда он сдал книгу библиотекарю, Мюллеру стало казаться, что он упустил в ней что-то важное, что там могли быть дополнительные страницы, которые он случайно перелистнул, или записи между строк, или тайные закономерности в буквах и декоративных закорючках. А потом Мюллер сообразил, что последние его мысли хорошо вписываются в клиническую картину сумасшествия, а раньше, когда он ничего не знал о душевных болезнях, таких мыслей не было, а теперь появились, следовательно, книга не принесла пользы, а принесла только вред, и кто ее знает, может, она заражает безумием, подобно тому, как неправильно благословленный скальпель заражает столбняком… Кто знает, к чему привели бы его эти мысли, если бы Мюллер не отвлекся на какой-то пустяк и не забыл бы о них на время. А когда вспомнил в другой раз, страх перед безумием прошел, и Мюллер решил, что про душевные болезни читать больше не будет, и вообще на все воля божья, и нечего тут беспокоиться.

Иногда Мюллер думал, что хорошо было бы, если бы Птааг исполнял каждую его молитву немедленно и точно, как мифический пещерный джинн исполнял повеления босоногого оборванца Аладдина. Мюллер на его месте не повелел бы строить дворцы. К двадцати годам Мюллер твердо уяснил, что счастье — не состояние, а процесс, и желания надо загадывать соответственно. Не сразу гигантский дворец, а помаленьку, по чуть-чуть, чтобы каждый маленький шаг к светлому будущему приносил немножко незамутненного счастья, чтобы душа не переполнялась положительными эмоциями и не грубела, как у наркоманов, чтобы божье благословение не портило личность, а развивало. Что, однако, не запрещает время от времени потратить час-другой на низкие развлечения — набухаться или, например, поджечь что-нибудь.

Но это мечты, а в реальности Мюллер никогда твердо не знал, поможет ли ему Птааг в каждом конкретном случае. Верить верил, но твердо не знал. Потому Мюллер на Птаага надеялся, но и сам старался не плошать, соблюдал разумную осторожность, нарушал законы и обычаи не непрерывно, а от случая к случаю, а когда нарушал, старался не попадаться. И Птааг в целом ему помогал.

Одно время они с Кимом повадились воровать пирожки и вафельные трубочки у лоточников на базаре. Такое развлечение пристойно недорослям, а не двадцатилетним оболтусам, и вскоре базарные продавцы стали показывать пальцем на Кима и Мюллера и крутить пальцем у виска, но ребят это не смущало, они только смеялись. Они развлекались воровством целый день, и никто не поймал их за руку, и Ким думал, что причиной тому удача Мюллера, Мюллер думал, что помогли молитвы Птаагу, а обкраденные продавцы думали, что обидеть юродивого — все равно что прогнать удачу, так что пусть лучше два дурака воруют невозбранно.

В другой раз Мюллер шел по коридору альма-матер мимо доски объявлений и решил остановиться, почитать. И прочел, что какой-то философ, чье имя Мюллер не стал запоминать, в такое-то время в такой-то аудитории будет объявлять для одаренных студентов спецкурс по какой-то неведомой патепатике.

— Патепатика, — повторил Мюллер вслух. — Прикольно.

— Что такое? — заинтересовался подошедший Ким.

— Патепатика, — еще раз повторил Мюллер. — Для одаренных студентов.

— Может, перипатетика? — предположил Ким.

— Нет, патепатика, — сказал Мюллер. — А, нет, математика.

— Хрен редьки не толще, — сказал Ким. — Ладно, пойдем, посмотрим.

Они пришли в назначенное время в назначенное место и были сильно удивлены увиденным.

— Я не знал, что у нас учится столько ботаников, — сказал Мюллер.

— Ты не одинок, брат! — сказал Ким, хлопнул Мюллера по спине и засмеялся.

Мюллер подумал, не обидеться ли ему, но решил не обижаться, а тоже засмеялся.

Они уселись на задний ряд у окна и стали ждать. Очень долго ничего не происходило, Мюллеру стало скучно. Он выглянул в окно и сказал:

— Высоко тут.

Просто так сказал, без задних мыслей, просто чтобы поддержать разговор.

— Давай какого-нибудь ботаника в окно выкинем, — предложил Ким.

Мюллер поежился. Однажды они с Кимом перепили, и тот порывался выбросить из окна Мюллера, потом сказал, что шутил, но Мюллер не был уверен, что он шутил. С тех пор слова «выкинуть в окно» вызывали у Мюллера нервную реакцию. Хотя, с другой стороны…

— Может, стул? — предложил Мюллер.

Они поставили стул на подоконник и вытолкнули наружу. Стул падал долго и неторопливо, равномерно вращаясь вокруг горизонтальной оси, так что спинка описывала круги сверху вниз. А когда ударился о землю, не разлетелся мелкими деревяшками в разные стороны, а просто сложился с громким хлопком.