- И нам, и вам. В первую очередь, конечно, вам... Он продолжал еще что-то говорить, но я уже его не слушал. Подойдя к окну, я смотрел сквозь стекло на миллионный город, едущий, идущий, живущий в двух шагах от меня, отделенный тонким оконным стеклом. Выходной, парочки встречаются, афиша висит - новый французский фильм. На остановке толчея, никак не могут троллейбус пустить. Сычевы на дачу собираются... Я повернулся к Зуру. - Все-таки не верится! - сказал я. - Обычная квартира, обычный день... и вы. - Опять через стену пройти? - спросил он. - Или еще что сделать? - Не надо, - махнул я рукой. - У нас очень мало времени, - сказал он. - Решайтесь. - Не могу, - покачал я головой, - я никак не... Вдруг я заметил, что Лика медленно поднимается с дивана, и замер на полуслове - такое у нее было лицо. Такой я ее не видел никогда прежде, потому завороженно смотрел, как она встала, сделала шаг в направлении гостя и остановилась перед ним. Тут я замечаю, что в ручищах этого мамонта появляется маленькая книжечка. Лика с ужасом смотрит на нее. - Это история болезни, - говорит Зур. - Нет! - вскрикивает Лика. - Не-ет!!! - Голос ее срывается на рыдания. Не надо. - Эй, в чем дело?! - ору я. - Опять вы взялись за свои фокусы?! В этот момент Лика выхватывает из его лапищи книжечку и исступленно рвет ее на кусочки. - Нет! - приговаривает она. - Нет, нет! Зур укоризненно смотрит на нее. - Зачем вы так? - говорит он, и в его руках, как будто из ничего, вновь появляется та же книжица. - Это история болезни, - повторяет он и протягивает мне книжицу. Лика плачет, закрыв лицо руками. Плечи ее вздрагивают. - Прости! Я не хотела, чтобы ты... тебя... - точно в бреду бормочет она. Это я виновата, я, я одна! Господи... Я опускаю взгляд на книжицу. "А. Долгозеров. 3 года". Переворачиваю страницу. В глаза бросаются несколько слов, написанные красной ручкой наискось листа в левом верхнем углу: "Гемофилия... врач..." Я поднимаю глаза на Зура. Он отводит взгляд, пожимает плечами: - Да. Гемофилия. Болезнь королей! - Слабое утешение. - Болезнь передается по наследству по женской линии, - продолжает он. Это не порок. Это несчастье. Я его не слушаю. "Я должен, должен был догадаться! Несколько раз у Алешки были сильные кровотечения... Поэтому и в ясли он не ходит, сидит дома с Ликой..." - Дети, страдающие гемофилией, редко доживают до пятнадцатилетнего возраста. - У него такое лицо, как будто он извиняется передо мной за Алешкину болезнь. - Что можно сделать? - спрашиваю я и ловлю себя на том, что сам не знаю, кому я адресую этот вопрос - то ли жене, то ли этому... Зуру. - Ничего, - отвечает Лика. - Медики ничего не могут сделать. - Ваши медики! - на слове "ваши" Зур делает ударение. Лика встает, подходит к нему. - А ваши? - Для этого он должен отправиться со мной, - быстро отвечает Зур. - На двадцать лет? - спрашиваю я. - Да! - Добренькие! - зло говорю я. - А почему бы не сделать добро просто так, бесплатно? Просто спасти его, без этих ваших университетов? - Выслушаете вы меня до конца или нет?! - взрывается Зур. - Помолчи! - Это Лика мне. - Пусть говорит. Он достает из кармана платок, смахивает пот со лба. Ох, нелегко дается ему этот разговор! - До Веды год пути. Лечение займет года два-три. Потом столько же ребенок должен находиться под наблюдением. И год обратно. Итого восемь лет. - Восемь - не двадцать! - перебиваю я. - Дайте мне договорить! - жалобно просит он. - Восемь лет ребенок будет находиться среди нас. Он будет разговаривать с нами, играть с другими детьми, спрашивать - а что это? А как это? Зачем? Проще говоря, он будет жить совсем в другом мире. И если по прошествии восьми лет он попадет на Землю, то он просто не поймет, что с ним случилось! Ему исполнится одиннадцать лет, из которых он большую часть прожил среди нас. Он будет Веду считать своим домом, поймите вы это! Мы изуродуем его душу, если вернем его в это время. Нет! Он должен сформироваться как личность, просто стать взрослым, и обязательно хорошим специалистом. Вот тогда он будет мечтать о Земле, как о своем далеком доме, и будет всей душой стремиться сюда. Некоторое время мы молчим. - Он прав, - тихо говорит Лика. Берет Алешку, усаживает себе на колени, целует... - Собирайся, маленький. Нужно идти с этим дядей. Зур встает, берет своими ручищами Лику за плечи. Глядя прямо ей в глаза, говорит: - Все будет хорошо. Верьте мне. Все будет очень хорошо. Через двадцать лет вы увидите Алешу. Я вам обещаю - это будет настоящий сын Земли. - Лика, - шепнул я, - Лика... Дальнейшее помню плохо. Увиденное как-то пришибло меня. Лика с Зуром ходили по квартире, собирали Алешку, а я сидел как пень на одном месте и смотрел на сына. Маленькие ручонки, быстрые ножки, озорные глазки... Господи, неужели я вижу это в последний раз? Но вот и пора. Зур берет Алешку за руку, они присаживаются на секунду, встают... - Подождите! - вскидывается Лика. - Подождите! Она лезет в шкаф, лихорадочно роется на полках и достает фотографию. Я узнал ее. Обычное любительское фото, девять на двенадцать... На нем я, Алешка и Лика. Нас фотографировал мой брат в прошлом году. Мы стоим на холме, взявшись за руки, летний день, мы улыбаемся счастливо - молодая семья с маленьким сыном. Позади нас в котловине, чуть подернутый дымкой, раскинулся родной город. Голубое небо, солнце, зелень... Я помню эту фотографию. Лика протягивает ее Зуру. - Вот, - говорит она. - Возьмите. Пусть хранит. Зур понимающе кивает и прячет фотографию.
Я медленно спускаюсь по лестнице. Что-то правая сегодня бастует - совсем работать не хочет. Сорок семь - не возраст, а поди ж ты... Папочка осторожно опускается на ступеньки рядом с больной ногой. Болит, проклятая. Десять лет уже мучает. Со дня злополучной поездки, когда сычевский "Жигуленок" стал грудой металлолома. У меня - нога, у Лики - голова.... Ничто не проходит даром. Вот и для Лики та авария тоже не прошла... Четыре года, как я один. Сын... Где он? Лика... Ах, Лика-Ликушка! Не повезло тебе со мной! Так и умерла... Все Алешку звала перед смертью. Не дозвалась. Я принимаюсь за следующий пролет. Стучит по ступенькам палка, каждый шаг дается с трудом. Ничего. Сегодня день Ликиной смерти. Лика-Ликушка! Этот день твой. Каждый год я прихожу на кладбище, высаживаю на могилку цветы, поправляю оградку... Я прохожу по лестничной клетке и начинаю одолевать новый пролет. Снизу кто-то поднимается навстречу. Двое. Экие... Прямо кладовые здоровья. Мужчины поворачивают на мой пролет и останавливаются. Смотрят на меня. Что, что такое? Кто это? Что им нужно от меня? Я вглядываюсь в их лица. Молодой и пожилой. Молодой - что-то знакомое... - Здравствуйте, - говорит пожилой. Прямой открытый взгляд. Суровое лицо. Почему так тихо? Мучительно тихо, словно уши забиты ватными тампонами. Сердце загнанным зверьком колотится о грудную клетку. Круги расходятся перед глазами, но я смотрю, смотрю ему в лицо, потому что боюсь перевести взгляд на его спутника. - Я - Зур Аар, вы помните меня? Боже! Взбесившаяся лестница встает на дыбы, и я валюсь куда-то, в звенящую пустоту. ...Открываю глаза. Знакомые обои, моя квартира. Возле меня хлопочет Зур Аар и этот второй. Ворот у меня расстегнут, пахнет валерианой и нашатырем. - Что ж вы? - говорит Зур, но я отодвигаю его рукой в сторону и смотрю на его спутника. Высокий красивый молодой человек. Сколько ему? Двадцать два? Нет, двадцать три. - Подойди, - говорит ему Зур. Он подходит, садится на диван. Несмотря на шум в ушах, я поднимаюсь ему навстречу, но он останавливает меня. - Лежи, - говорит он и тихо добавляет, - отец. - Алеша!!! - кричу я, голос мой срывается, глухие рыдания сотрясают меня. Постепенно я успокаиваюсь. - Извини, сынок. Нервы, знаешь. Совсем ни к черту стали. Скажи, - задаю через минуту главный вопрос.- Ты... надолго? Спрашиваю, а у самого сердце заходится - вдруг он сейчас скажет: "Нет, папа, я проездом, летели тут мимо, дай, думаю, заскочу..." - Думаю, что надолго, - отвечает Алеша и смотрит на Зура. Тот кивает головой, встает. - Ну, мне пора! - говорит он. Я пытаюсь вскочить с дивана. - Что ж это я? Хозяин называется... Зур останавливает меня. - Лежите. У меня совсем нет времени. Прощайте, - это он мне. - До свидания, - Алексею. Он исчез. Мы долго сидим молча, смотрим друг на друга. Я жду, когда он спросит о главном. Мне придется отвечать. А это больно, очень больно. - А где мама? Я опускаю голову.
Читать дальше
