Роберт Силверберг - Ночные крылья

Я хотел запротестовать, ибо Измененный задал три вопроса, а не один, воспользовавшись подходящим моментом. Но я не успел, потому что Эвлюэлла ответила без малейшей запинки, погрузив руку по локоть в гримасничающие Уста:

– Принц Роума дал мне величайшее наслаждение, равного которому я еще не знала, но он холоден и жесток, и я боюсь его. Моего умершего Летателя я любила сильнее, чем кого-либо до или после него, но он был слаб, а я не хотела бы иметь слабого друга. Ты, Гормон, кажешься мне чужим даже сейчас, и я чувствую, что мне незнакомы ни твое тело, ни твоя душа, и все же, хотя пропасть между нами так велика, только с тобой я согласилась бы проводить свои дни.

Она вынула руку из Уст Правды.

– Хорошо сказано! – воскликнул Гормон, хотя искренность ее слов и ранила его, но и была приятна в равной степени. – Ты вдруг обрела красноречие, когда этого потребовали обстоятельства. Ну, теперь мой черед рисковать рукой.

Он подошел к Устам. Я спросил:

– Ты задал первые два вопроса, не хочешь ли ты довершить начатое и задать третий?

– Да нет, – сказал он. – Свободной рукой он сделал жест, словно отметал это предложение. – Лучше посовещайтесь и задайте общий вопрос.

Мы отошли в сторонку. Она с несвойственной ей горячностью предложила свой вопрос, и, поскольку он совпал с моим, я согласился и сказал, чтобы она спрашивала.

Она спросила:

– Когда мы стояли перед глобусом, Гормон, я попросила показать мне место, где ты родился, и ты сказал, что его невозможно найти на карте. Это очень странно. Скажи мне, тот ли ты, за кого себя выдаешь, действительно ли ты Измененный, скитающийся по Земле?

Он ответил:

– Нет. – Формально он ответил на вопрос в том виде, как сформулировала его Эвлюэлла, но было ясно, что его ответ неравноценен нашим, и он, не вынимая руки из Уст Правды, продолжил:

– Я не показал своей родины, потому что ее нет на этом глобусе, так как я родился под звездой, которую не должен называть. Я не Измененный в вашем смысле этого слова, но в некоторой степени – да, потому что в моем мире у меня другое тело. А здесь я живу десятый год.

– Что ты делаешь на Земле? – спросил я.

– Я обязан отвечать лишь на один вопрос, сказал Гормон, но потом улыбнулся. – И все же отвечу: меня послали на Землю в качестве военного наблюдателя для подготовки вторжения, которого ты ждешь так долго и которое начнется в ближайшие часы.

– Врешь! – вырвалось у меня. – Все врешь !

Гормон расхохотался. И вынул руку из Уст Правды в целости и сохранности.

Я ушел от силовой полусферы, ошеломленный и растерянный, толкая перед собой свою тележку, и попал на улицу, неожиданно темную и холодную. Ночь пришла со стремительностью ветра. Было почти девять, близилось время наблюдения.

В моем мозгу гремели слова Гормона. Это он все подстроил, привел нас к Устам Правды, вырвал признание о моем неверии, признание другого сорта у Эвлюэллы, не задумываясь, выдал сведения, которые должен был держать при себе, рассчитывая, что я буду потрясен до глубины души.

А может, Уста Правды – липа? Не мог ли Гормон соврать, ничего не опасаясь?

Никогда с тех пор, как я начал заниматься своим делом, я не наблюдал в неурочный час. Но теперь было время крушения привычного, я не мог ждать, пока будет ровно девять. Присев на продуваемой ветром улице, я раскрыл тележку, подготовил инструменты и с головой, словно в омут, ушел в транс.

Мое усиленное сознание с ревом рванулось к звездам. Я шагал по бесконечности, подобно богу. Я чувствовал давление солнечного ветра, хотя и не был Воздухоплавателем, и оно не могло причинить мне вреда, я взмыл выше этого яростного потока частиц света во тьму на краю солнечных владений. И там я ощутил иное давление.

Звездолеты были совсем рядом. Не туристские лайнеры, везущие зевак, решивших посмотреть на наш раскалывающийся мир. Не торговые транспорты, не скупы, собирающие межзвездное вещество, не корабли-курорты, вращающиеся по гиперболическим орбитам.

Это были военные корабли, черные, чужие, грозные. Не могу даже сказать, сколько их было; я только знал, что они неслись к земле миллионами огней, выбрасывая перед собой конусы отталкивающей энергии, той самой, которую я почувствовал прошлой ночью, которая грохотала в моем мозгу, усиленная инструментами, проходя сквозь меня так же свободно, как солнечный луч сквозь хрусталь.

Всю мою жизнь я наблюдал ради этого. Меня учили распознавать это. Я молился, чтобы мне никогда не увидеть этого, а потом, в своей опустошенности, молился о том, чтобы увидеть это, затем и вовсе перестал в это верить. А потом, по милости Измененного Гормона, я все-таки увидел.

Наблюдая раньше своего часа, скорчившись на холодной улице Роума рядом с Устами Правды.

Наблюдателя учат выходить из транса не раньше, чем его исследования подтвердятся окончательно, и только после этого бить тревогу. Я тщательно проверил себя, перескочив с одного канала на другой, потом на третий, произведя триангуляцию, и всюду находил несомненное присутствие титанической силы, несущейся к Земле с все возрастающей стремительностью.

То ли я заблуждался, то ли Вторжение действительно началось? Я никак не мог стряхнуть оцепенение и объявить тревогу.

Не торопясь, с наслаждением смаковал я это неведомое ощущение. Мне казалось, что прошли часы. Я ласкал инструменты, испытывал через них полнейшее подтверждение веры, которую мне вернуло сегодняшнее наблюдение.

В голове у меня слабо шевелилась мысль, что я теряю драгоценное время, что мой долг – прекратить это бесстыдное заигрывание с судьбой и известить Защитников.

И, наконец, я освободился от транса. Я вернулся в мир, который призван охранять.

Эвлюэлла стояла рядом, растерянная, испуганная, с бессмысленным взглядом. Она кусала кулак, чтобы не расплакаться.

– Наблюдатель! Наблюдатель, ты меня слышишь? Что случилось? Что происходит?

– Вторжение, – сказал я. – Сколько я был в трансе?

– Полминуты. Не знаю, у тебя были закрыты глаза. Я думала, ты умер.

– Гормон сказал правду, оккупанты рядом. Где он? Куда он делся?

– Он исчез, когда мы ушли из того места с Устами, – прошептала Эвлюэлла. – Наблюдатель, мне страшно. Я чувствую, как все сжимается. Я должна лететь… я не могу здесь оставаться!

– Погоди, – сказал я, дотрагиваясь до ее руки, – не сейчас. Сперва я дам тревогу, а потом…

Но она уже начала срывать с себя одежду, Ее обнаженное до пояса тело заблестело в вечернем свете, а мимо нас сновали люди, в полном безразличии к тому, что должно было произойти. Я хотел удержать Эвлюэллу, но пора было давать тревогу, нельзя было больше медлить, и я повернулся к своей тележке.

Словно во сне, порожденном всепоглощающей любовной страстью, я потянулся к переключателю, приводящему в действие систему общепланетной тревоги.