Роберт Силверберг - Стеклянная башня

Настоящая красота – еще впереди. Пока что над тундрой возвышается только основание башни – естественно, широкое и толстостенное. По проекту Джастина Мэйлдетто собственно башня должна быть изящно сужающимся к вершине стеклянным обелиском, и будущая изысканность только-только начала намечаться.

Не достигнув еще и одной пятой своей будущей высоты, башня Крага – уже самое высокое сооружение на Северо-Западных Территориях; к северу от шестидесятой параллели ее превосходят только Чейз-Краг-Билдинг в Фэрбенксе (триста двадцать метров) и древняя трехсотметровая Игла Коцебу на берегу Берингова пролива. Через один-два дня трехсотметровая отметка будет пройдена, а еще через несколько дней позади останется и Чейз-Краг-Билдинг.

К концу ноября пятисотметровая башня станет самым высоким сооружением в Солнечной системе. И даже тогда это будет только треть ее истинного величия.

Андроиды-строители работают быстро и ритмично. После сентябрьского несчастного случая жертв больше не было. Техника подъема стеклянных блоков доведена до совершенства. Пока монтажники занимаются своим делом наверху, на всех восьми гранях башни одновременно, новые блоки уже готовятся к подъему.

Башня – уже не просто пустая оболочка. Начались подготовительные работы к установке тахионного передатчика, который пошлет сверхсветовой сигнал в планетарную туманность NGC 7293. Проект Джастина Мэйлдетто предусматривает горизонтальные перекрытия каждые двадцать метров, кроме тех мест, где размеры оборудования требуют делать перекрытия через шестьдесят метров.

Пять нижних перекрытий уже почти готовы, начата работа над шестым, седьмым и восьмым. Полы кладутся из того же прозрачного материала, что и весь корпус башни. Все сооружение должно быть абсолютно прозрачным. Мэйлдетто настаивал на этом из соображений эстетики, тахионная лаборатория – из соображений оптики.

Глядя на недостроенную башню с расстояния, например, в километр, нельзя не подивиться ее хрупкости и уязвимости. Искрящиеся лучи восходящего солнца, танцуя, отражаются от стен башни, как от прозрачной поверхности мелкого озера; темные фигурки андроидов, как муравьи, копошатся внутри башни, а горизонтальные перегородки почти невидимы; кажется, что довольно будет одного сильного порыва ветра с Гудзонова залива – и башня рассыплется звонкими стеклянными осколками. Когда подходишь ближе и видишь, что толщина невидимых полов – больше человеческого роста, когда понимаешь, насколько массивны стены, только тогда чувствуешь тот невообразимый вес, каким колосс давит на вечную мерзлоту, только тогда забываешь о танце солнечных лучей и понимаешь, что Симеон Краг возводит самое величественное сооружение за всю историю человечества.

Краг всегда понимал это. Но осознание величественности сооружения не вызывало у него какого-то особенного восторга. Башня будет такой огромной не потому, что этого требует его раздутое эго, а как неизбежное следствие тахионных волновых уравнений. Перейти световой барьер, не вкладывая гигантских энергий, невозможно, а гигантские энергии требуют гигантских размеров.

– Понимаете, – говорил Краг, – памятники меня не интересуют. Памятники у меня есть и так. Я добиваюсь контакта .

Сегодня он привел на башню восемь человек: Варгаса, Сполдинга, Мануэля и пятерых его приятелей. Приятели Мануэля, думая что Крагу это должно быть приятно, хором пели о том, как грядущие поколения будут восторгаться исполинскими размерами башни. Такая мысль Крагу совсем не нравилась. Одно дело, когда Никколо Варгас говорит о башне как о первом соборе галактического века. Это красивая символика, этим подчеркивается роль башни как верстового столба в начале нового этапа развития человечества.

Но совсем другое дело – восхвалять башню только потому, что она огромна.

Что это за восхваление? Кому нужен гигантизм ради гигантизма? Только тому, кто сам ничтожен.

Он снова обнаружил, как сложно ему найти слова, чтобы объяснить, что такое для него башня.

– Мануэль, объясни им ты, – попросил он. – Скажи, что башня – это не просто огромный стеклянный шест, размеры тут ни при чем и… В общем, ты сам знаешь что сказать…

– Главная техническая сложность в том, – начал Мануэль, – как послать сообщение со скоростью больше световой. Без этого никак, потому что доктор Варгас установил, что цивилизация, с которой мы пытаемся побеседовать, находится от нас… спасибо, доктор, в трехстах световых годах. Значит, если мы пошлем им простое радиосообщение, оно доберется до них только к XXVI веку, а ответ мы получим году эдак к 2850-му, и отец мой не может ждать так долго, ему хочется поскорее узнать, что они имеют сказать нам.

Терпение не входит в число добродетелей моего отца. Так. Теперь: чтобы послать сверхсветовой сигнал, нам нужны тахионы, о которых я могу сказать только то, что они летят чертовски быстро, а чтобы их разогнать, надо затратить чертовски много энергии, для чего нам и нужна башня-ускоритель высотой – а это уже случайное совпадение – как раз полтора километра, потому что…

Мануэль еще долго продолжал в том же духе. Краг сердито качал головой.

Его раздражал этот легковесный, ернический тон. Почему парень не может хоть к чему-нибудь отнестись серьезно? Почему его не увлекает такая красивая идея? К чему эта вечная издевка? Почему он никогда не может увидеть суть?

Самому Крагу суть эта была абсолютна ясна. Если бы только удалось найти слова…

Послушайте, хотелось сказать ему, миллиард лет назад человека еще не было, была только рыба. Скользкое создание с жабрами, плавниками и маленькими круглыми глазками. Рыба жила в океане, и океан был для нее как тюрьма, а воздух – как крыша этой тюрьмы. Надежно охраняемая крыша, на которую нельзя вылезать. Ты умрешь, если вылезешь на крышу, говорили все.

И вот эта рыба вылезла на крышу и умерла. Потом другая рыба вылезла на крышу и тоже умерла. Потом третья рыба вылезла на крышу, и ей казалось, что мозг ее плавится, жабры горят огнем, а солнце выжигает сетчатку. Рыба лежала в прибрежном иле и ждала смерти, но смерть так и не пришла. Тогда рыба уползла обратно в океан и сказала другим рыбам: «Послушайте, там, наверху, – целый мир». И она снова поднялась на крышу и провела там, может быть, целых два дня и умерла. И другие рыбы задумались о мире наверху, и поднялись на крышу, и выползли на илистый берег. И остались там. И научились дышать воздухом. И научились стоять, ходить и не щуриться от яркого солнечного света. И они превратились в ящериц, в динозавров, в кого-то там еще, через миллионы лет они научились вставать на задние ноги, хватать передними – которые теперь назывались «руки» – разные предметы, превратились в обезьян, потом обезьяны поумнели и стали людьми. И все время некоторые из них – может быть, очень немногие – продолжали искать новые миры. Вы можете сказать им: давайте вернемся в океан, давайте снова станем рыбами, так легче. И, может быть, половина из них с готовностью согласятся; может быть, даже больше, чем половина; но всегда найдутся те, кто скажет: «Вы что, с ума сошли? Какие мы рыбы? Мы – люди». И они не возвращаются. Они карабкаются все выше и выше. Они разводят огонь, изобретают каменный топор, колесо, повозку, дом и одежду, потом пароход, автомобиль и поезд. Зачем они карабкаются? Что они хотят найти? Этого они сами не знают. Одни ищут Бога, другие стремятся к власти, а третьи просто ищут. Они говорят: нельзя останавливаться, иначе смерть. И они летят на Луну, отправляются к другим планетам, и все время кто-нибудь говорит: в океане было так хорошо, так просто, что мы здесь делаем, не лучше ли вернуться назад? И эти немногие отвечают: мы не можем вернуться, мы можем идти только вперед, именно в этом суть человека. Поэтому люди отправляются к Марсу, Ганимеду, Титану, Каллисто, Плутону, но что бы они ни искали, этого они там не находят, им нужны новые миры, и они отправляются к звездам, ближайшим по крайней мере; они посылают автоматические станции, и станции эти кричат в космическое пространство: «Эй, взгляните на нас! Нас сделал человек! Нас послал человек!» Но ответа нет. И тогда люди – те самые, которым когда-то не хотелось уходить из океана – говорят: "Хорошо, хорошо, но, может, хватит, не пора ли остановиться? Какой смысл продолжать? Мы знаем, кто вы такие. Мы люди. Мы огромны, мы круты, мы круче всех, и, может, хватит высовываться, может, _не надо_ высовываться?