Александр Тюрин - Падение с Земли

Я этого еще не понимал, единственное, в чем был уверен — действовать надо от противного. Конечно, некую скважину ощущал и я. Но куда она ведет и зачем? Неужто можно безболезненно проскочить в эту глотку, затем беспроблемно преодолеть некий кишечник и выскочить из некой задницы? И в каком отхожем месте мы окажемся, даже благополучно завершив маршрут?

Нерассуждающий, полубезумный пилот направил машину по новому курсу, как раз в ту сторону, куда и двигался город Васино. Несколько человек недовольно зароптало, но лично Мухин успокоил смутьянов:

— У вас есть предпочтительные варианты? Может, вы желаете обратно в Васино? Желающим выйти за борт могу предложить реактивные ранцы или простой пинок в гузку.

— Ладно, пусть этот бешеный лейтенант ведет, — заявил один коп, сам с безумными глазами проповедника. — Уж, по крайней мере, долго мучиться не придется: Так или иначе, смерть всех трахнет. И тех, кто любил удовольствия, она трахнет особенно сильно. Поэтому спешно обращайтесь к покаянию, братки мои заблудшие.

Пока такие проповеди расслабляли, а вернее, перенастраивали народ, линия горизонта стала напоминать горлышко опрокинутого кувшина. Коптеры уходили вдаль от него по какому-то тоннелю. Поверхность замкнулась со всех сторон, и с боков, и сверху. Причем это была не поверхность Меркурия, даже не стенки шахты, пробуренной к его центру. Спектральный анализатор пробубнил, что эта странная самозваная твердь ничего не излучает и не отражает, зато лихо поглощает волны во всех диапазонах.

— Оба борта, выключите двигатели, — скомандовала Шошана.

Правильно распорядилась. Скорость движения, вернее падения вдоль склона, резко превращалась в медленность и поэтому жечь топливо было бессмысленным, а может даже пагубным делом. Вскоре сделалась скорость никакой — вначале вертикальная, потом горизонтальная. То есть, мы зависли. Пейзаж вокруг был по-прежнему совершенно абстрактным, типа «черный мешок». Только небольшое излучение в виде слабоэнергетических сверхдлинных волн слегка украшало его. За бортом имелся лишь почти стерильный вакуум. Нам было не до измерений гравитации, однако сила тяжести поубавилась весьма заметно. Мы висели в центре ничего и не видели никаких перспектив.

— Кажется, конечная остановка. Будем жить здесь, как тараканы в киселе, — отшутился Мухин, но вскоре сник. На лице Шошаны, которое я наблюдал по монитору, проступили бисеринки пота, как у рожающей женщины.

Наконец, она включилась.

— Терешка, запас энергии у нас накопился огромный. Ну, не у нас, а рядышком.

Я сразу заметил, что у нее открылось второе дыхание. В смысле, она нашла что-то вместо потерянного центра симметрий. И я вспомнил — именно сейчас, должно быть, материнское вещество приказывает долго жить и передает по наследству свое могущество.

Шошана правильно меня настропалила. На сей раз Меркурий трудно шел на контакт, потому что… был болен. И только когда пространственный полюс дошел до высшей точки напряжения, планета опустилась мне на руки раненым колобком.

На этот раз все было весьма человекообразно или, по-простому выражаясь, очень антропоморфно. Мои пульсации стали как пальцы, они бережно ощупывали раны колобка — колотые, резаные, выворачивающие — откуда хлестали потоки сил. Они устремлялись в воронку, где их встречали мириады сосущих ртов. Надо полагать, съедаемые энергии превращались в нитеплазму, из которой демон-паук усиленно ткал и прял Новый Мир, Новую Жизнь.

Наш с Шошанкой лозунг был ясен — держи, перехватывай, все равно пропадет. Мои пальцы-пульсации разошлись веером. Из всего потока требовалась лишь энергия, похожая на горячие жужжащие зерна. Я принялся выгребать их. Больно, красиво. Огненная рассыпчатая сила раздувала мой силовой кокон, срываясь с него вихрями, отшвыривала стенки тоннеля. Нитеплазма шипела от неудовольствия.

— Сдвинулись, — послышался далекий грохочущий голос Мухина. — Набираем ускорение.

И в самом деле, лихо тронулись — лишь десять минут потратилось на разгон до первой космической скорости. Частота, на которой излучали стенки тоннеля, скакала вверх, как лошадь по лестнице, а, значит, жара все плотнее обкладывала нас. Однако по-прежнему никаким спектрографом не удавалось засечь, из чего поганые стенки слеплены.

— Сами в печку летим, — продавил кто-то сквозь скрежет зубов.

— Никогда на вас не угодишь, — ворчливым голосом отозвался я.

— Да передайте же, стервецы, побольше мощности на охлаждение кабины. — Кто-то, пискнув, откинулся в долгосрочный обморок.

— И на реактивную струю, — Шошанин голос в аудиорежиме стал хриплым и блатным от помех.

— Ты что, Шоша, детка? — воскликнул опупевший Мухин. — Мы и так словно черти на работу несемся.

Тут снова вклинился я:

— Еще раз повторяю для особо одаренных, здесь нечего лезть с законами Ньютона. Особенно не морочьте мне голову третьим законом этого человека. Пора избавляться от стереотипов.

— Ага, понятно. Очень понятно, — отозвался немного оскорбленный Мухин.

Но действительность Шошанины слова подтвердила. Едва ракетные двигатели зафурычили сильнее, как ускорение из-за этого принялось падать. Только в кабине не стало посвежее. Забортная жара не унималась, а все злее набрасывалась на наш утлый кораблик. — Эй, командир, не уткнемся ли мы сейчас в расплавленное ядро планеты? — натужно подал голос один из копов, обливающийся, как и все прочие, летуны, обильным потом от жары и ужаса. Хорошо, что за командира меня признает, но куда нас несет — это даже теоретические прикидки не слишком показывают.

Когда не знаешь, чего сказать, ори, что попало — таково первое правило хорошего оратора.

— Только чур воздух со страха не портить, уже будто в солдатской бане сидим. Соратники, если бы мы летели не в ТУ сторону, то давно бы уткнулись носом в ядро. Значит, все-таки в ТУ.

Подтверждая или опровергая мои слова, забортная жаркая мгла почти моментально налилась бешеным светом — фильтры обзорных мониторов едва успели сработать — и стенки туннеля перестали быть абстрактными и размытыми. Сработали спектральные анализаторы.

— Мы в бутылке из расплавленного свинца, — заражая всех стрессом, заорал тот, кто первым глянул на спектрограф.

— Тому, кто слишком волнуется, советую заснуть. Мы не в бутылке, а в воронке из расплавленного свинца. Все-таки какая-то определенность. К тому же впереди есть дырка, — «успокоил» я публику.

Мы пробивали сияющую, плотную, адскую жару, и второй коптер был заметен лишь смутным пятном. Естественно, что слова радиообмена немедленно растерзывались забортными бесами — в наушниках гулял только рев плазмы. Надо придумывать все самому.