Карен Симонян - Сицилианская защита

Или вот на днях: стою я у окна, смотрю в него и думаю.

Хорошо думается, когда глядишь на что-нибудь красивое.

И мысль работает четче, и вообще лучше сосредоточиваешься. Может, кош-то при обдумывании и обсуждении предстоящих опытов вдохновляет зеленое сукно? Не знаю. Очень возможно. Но меня в тот день вдохновляли разметавшиеся по саду бурые осенние листья.

И вдруг передо мной как из-под земли вырос заместитель директора по хозяйственной части и разразился гневной тирадой, разъясняющей мне, что смотреть в окно - страшное преступление, разлагающее дисциплину в научно-исследовательском институте...

Я уже успел убедиться, что в тех творческих организациях, где с часами в руках следят за дисциплиной сотрудников, что-то не так, не в порядке что-то главное. Это уж точно.

Медленно прошел через весь коридор. И подумал, хорошо бы простоять перед кабинетом ровно столько, пока старик снова не вышел бы. Очень интересно, какое бы у него было при этом выражение лица.

...В лаборатории девушки пребывали в хлопотах, готовились к опыту. Седа проверяла установку, соединяла резиновыми трубками сосуды, и на лабораторном столе образовалось сооружение, чем-то напоминавшее какой-то необыкновенный завод.

Луиза занималась с реактивом. А высившийся в углу баллон с хлором производил весьма грозное впечатление.

- Инициатор получили? - спросил я.

- Да.

- Слава богу,- облегченно вздохнул я.- И то дело!

Седа склонилась к щитку измерительных приборов. Я видел ее профиль. Короткая, изящная стрижка, прямой, почти греческий нос, детский подбородок с ямочкой...

Потом она повернула выключатель, и лаборатория наполнилась монотонным журчанием - заработали вентиляторы.

Вроде бы сегодня мне надлежало быть радостным: Айказян решил продолжать опыты с новым инициатором. Ни я, ни он не знаем, к чему приведет новый путь. Может, существует другой вариант? Но какое это имеет значение? Даже если существует бесчисленное множество вариантов, главное то, что мы сдвинулись с мертвой точки.

Но какая-то необъяснимая грусть давила мне на душу.

Седа тыльной стороной ладони пригладила волосы. Потом инстинктивно обернулась и удивленно посмотрела на меня.

- Чего ты так смотришь? - спросила она. И, чуть помолчав, смущенно добавила: - Как немая статуя.

Тебя называют немой статуей... Немая статуя - это не ты, а Гяво, встреченная тобою в автобусе и сразу узнанная.

Узнанная по ее застывшей на лице улыбке. Эта улыбка была еще десять, еще двадцать лет назад. Говорят, эта улыбка была и тридцать, и сорок лет назад.

Ты знаешь Гяво по улице Нариманова. Она стирала по соседям, носила воду из колонки, которая была в конце улицы, у мечети, а иногда и нянчила детей.

- Гявур! Гявур!..- так кричали турки, зарубившие саблями ее мать и ее брата, бросившие в пылающий дом ее отца.

В тысяча девятьсот пятнадцатом это было...

И она онемела. Не помнила своего имели. Не говорила.

Но видела, слышала и улыбалась. A на вопрос, как ее зовут, отвечала только: "Гяво... Гя-во..." Наверное, получила новую квартиру. Потому я и увидел ее в автобусе.

- Как живешь, Гяво?

Улыбка.

- Получила квартиру, Гяво?

Улыбка.

Моя бедная, моя онемевшая Гяво...

Дверь открылась, и в лабораторию вошла секретарша нашего завсектором, совсем еще девчонка, наверно только в этом году со школьной скамьи, смазливая и явно глупенькая. Через пару лет этой девчушке выдадут справку о том, что у нее имеется двухгодичный производственный стаж работы в химическом научно-исследовательском институте высокомолекулярных соединений, и пойдет она с этой справкой стучаться в двери институтов и университетов, вполне убежденная, что действительно работала на производстве.

Я застегнул халат и подошел к секретарше завсектором.

- В чем дело?

- Звонил Симонян... Вас вызывают в партком,-сказала девушка. - Срочно.

Меня это удивило: я же беспартийный. И никаких у меня поручений... Провиниться тоже ни в чем не провинился.

Партком находился в административном здании завода.

То есть минутах в десяти ходьбы... Сначала я почти бежал.

Потом чуть сдержал себя. Посмотрел на часы. Был конец рабочего дня. Я подумал, что сегодня, пожалуй, придется задержаться. Нельзя же оставить опыт незаконченным.

Вскоре я оказался в длинном полутемном коридоре.

По обе стороны его были только обитые дерматином двери с табличками. Через каждые десять шагов с потолка свисала желтая лампа в железной сетке. В глубине коридора, на стене с видавшими виды орнаментом и резьбой, висел щит.

"Химическая промышленность". Стенгазета.

Но вот и кабинет секретаря парткома. Я вошел.

Комната обставлена скромно. Но почему-то тем не менее внушает человеку почтение. Секретарь поднялся мне навстречу и предложил сесть напротив него.

- Мы пригласили вас в связи с одним делом, - заговорил он.- Вы, правда, не коммунист...

- Коммунист - сказал я.

- Я имел в.виду, что вы не член партии. Не обижайтесь. А почему бы вам не подумать о вступлении в партию?..

Конечно, я мог бы назвать несколько причин. Но в ту минуту мне вспомнился, фильм "Коммунист".

Больше всех других я люблю два фильма: "Коммунист" и "Чайки умирают в гавани"...

- Чтобы вступить в партию, надо обладать качествами, которых, как мне кажется, у меня нет,- неожиданно признался я. И добавил: - По-моему, у нас каждый считает себя коммунистом, даже если не имеет партийного билета. И потому, прежде чем писать заявление о приеме, надо наверняка стать в чем-то лучше, достойнее, то есть иметь какое-то преимущественное право перед теми, другими. А это очень трудно. Честное слово!

- Ив чем вы видите это преимущественное право? - поинтересовался Симонян.

- Знаете,- я наклонился над столом и посмотрел ему в глаза, - идя сюда, я, естественно, шел коридором. Второй раз я в этом здании. Другой бы на моем месте вошел в дверь с табличкой "Директор", схватил бы этого директора за шиворот и сказал бы: "Ты каждый день проходишь по этому коридору и не замечаешь, как он удручающе уныл? Ведь это же не тюрьма, не царская казарма!" Потом бы потребовал, чтобы эти тусклые запыленные лампочки сменили на лампы дневного света, чтобы расстелили ковровые дорожки, поставили в коридоре несколько кресел, журнальных столиков. Чтоб сняли со стены обшарпанный щит со старой стенгазетой. Тот, другой, сказал бы это. А я не скажу.

- Вы уже сказали.

- Это так, по-дружески. Вы заставили. А вообще-то неприятностей я предпочитаю избегать. И тому, что замечаю, обычно удивляюсь молча. Иногда улыбаюсь, как Гяво. Только она не может говорить. Она онемела в девятьсот пятнадцатом году. А я не немой, я просто не хочу говорить.

- Это плохо, - сказал Симонян.

- Возможно. Но я давно пришел к выводу, что от разговоров одни неприятности. Стоит заговорить о каком-нибудь недостатке, и тебя уже готовы четвертовать. И знаете, чем мотивируют?..