Людмила Синицына - Пузыри Земли

- Никому не расскажет: немой, что видел во сне... Провалившийся на экзаменах, что не выдержал из-за собственной небрежности... Лекарь, что болен неизлечимой болезнью... Знаменитый борец, что его избили...

Я приблизительно представлял, как должна происходить встреча с мудрецами: надо молча подойти и ждать, когда он обратит свой взор на пришедшего и скажет или сделает что-то чрезвычайно парадоксальное, из чего станет ясно, как надо поступать или, напротив, как не надо поступать... Я проделал то, что требовал от меня "этикет"...

- Навевает уныние: крик мула в глухой деревне... Свирель пастуха...

Стоя в тени дерева на некотором расстоянии, я не пытался даже поприветствовать его, потому что до сих пор не знал, заметил ли он меня. Выражение его лица оставалось по-прежнему неопределенным, но когда я присмотрелся, то уловил глубокое спокойствие, нарушить которое был не в силах, несмотря на то, что ситуация представлялась мне довольно нелепой. Полуодетый человек, о котором в Городе ходят смутные легенды, которого обвиняют неизвестно в чем. Сколько же ему надо времени, чтобы вернуться из запредельного мира и осознать появление некоего материального тела рядом с ним. Тела, которое имеет много общего с ним и ищет ответа на те вопросы, которые он для себя, наверно, уже разрешил...

- Неуместно: любоваться искусством палача во время казни... Глазеть на утопающего...

Никаких четких временных перерывов между фразами не было.

Он говорил, когда хотел, обдумывая мысль до конца. Может, он терпение мое проверяет таким образом?

- Нестерпимо: наблюдать за игрой в шахматы, когда запрещают подсказывать... Когда слушаешь несусветную ложь... Выздоравливающему смотреть, как едят то, что ему запрещено...

На меня он не обращал никакого внимания. А если все дело в том, что он говорил? И мне следует быть повнимательнее?.. Но пока я ничего особенного не заметил в его высказываниях.

- Ни на что не пригодны: дырявый горшок... Стоптанный ботинок... Прошлогодний календарь... Сломанная игла... Облезлая кость...

Это, положим, я и без него знал не хуже, но на звание Мудреца не претендовал...

- Кажется: летом, что от красного платья так и пышет жаром... Зимой, что зеленое холодит... Когда видишь тяжелый занавес, что за ним кто-то прячется... Возле дома мясника - запах крови...

Я продолжал слушать, надеясь, что это только начало... Одно странно: наверно, действительно необходимо иметь полную уверенность в собственных силах, чтобы вот так, без всякой защиты, сидеть здесь, в то время как в Городе ни секунды никто не может обойтись без дополнительной помощи усилителей... У меня даже мелькнула мысль, а не прекратилось ли действие пузырей, чего никто не хочет замечать. Но нет! Я же сам видел радужные вихри вокруг машины...

Помолчав ровно столько, сколько требовалось для обдумывания следующего высказывания, Мудрец продолжал:

- Неприятно: плыть на лодке с рваными парусами... Резать тупым ножом...

Нет! Я зря жду... Ничего сказать он не хочет, или не может, или не считает нужным... А может, настолько уверен в исключительности своего пути, что не желает предлагать его другим или вообще не желает иметь дела ни с кем?! Но почему же его не терпят в Городе? Или он не терпит Город? Что особенного в том, что он говорит? Ведь сидит же он без всякой защиты, не торопится с высказыванием, если только не чувствует настоятельную потребность сформулировать очередное наблюдение... Он уверен, независим, спокоен, чего нет в Городе... Он будто учится говорить заново, открывая простейшие вещи, учится говорить только о том, что не вызывает у него сомнений... Ни на это не пригодны: дырявый башмак... Сломанная игла... Облезлая кость...

Я решил выяснить у Словоохотливого, прежде чем уехать, что же не нравится им в Мудреце. Мне казалось, что именно его ответ поможет составить полную картину ситуации, сложившейся в Городе...

Надо сказать, что я несколько преувеличивал свое впечатление от Мудреца и его способа борьбы с опузыриванием, который сам так и не понял, для того только, чтобы расшевелить Словоохотливого и услышать настоящий ответ, - к счастью, я промолчал о Ней и о том, откуда я узнал о существовании Мудреца, - сделал вид, что наткнулся на него случайно, прогуливаясь по берегу, что наполовину было правдой.

Словоохотливый посмотрел на меня каким-то странным взглядом, высыпал, наверно, весь дневной запас предложений, засуетился, попросил подождать немного и... исчез.

Под сопровождение какого-то рассказа для детей я ходил по комнате, продолжая напряженно думать о Мудреце и о том, что я не понял там, под деревьями... Неужели я уже так увяз в мелочах, что не могу понять главного: как горожанин разучился слушать других?!

Пока я упивался важностью собственных размышлений и значимостью моей фигуры, вернулся Словоохотливый. В нем было оживление, наконец-то подкрепившее застывший блеск в глазах. Искренняя доброжелательная готовность услужить исчезла. Появилась предусмотрительность... Такая же, какая появляется у человека, когда он собирается вернуть выскочившего хищника назад в клетку... Свои намерения Словоохотливый выразил тремя словами: "ВАС ПРИЗЫВАЕТ КОМИССИЯ".

Мне сразу не понравилось его поведение, я понял, что промахнулся. Посещение Комиссии не было запланировано, и оно могло появиться только после моего вопроса и рассказа о Мудреце... Впрочем, может быть, им нужны серьезные доводы и наблюдения. Но где-то в глубине души у меня зародилось сомнение относительно того, что эта Комиссия создана для борьбы с пузырями и Словоохотливый был приставлен ко мне не просто сопровождающим. Я подумал, что мне, наверно, лучше отправиться к себе на корабль, дождаться, когда ремонт будет закончен...

- Сначала я должен съездить на корабль и посмотреть, как идет ремонт, начал я.

Но Словоохотливый нежно мне улыбнулся: посмотрел в глаза, ласково покачал головой, и сказал, что вопрос очень важен, что чем скорее разберутся, тем лучше и т.д. и т.п.

Я уже привык к тому, что речь горожан чрезвычайно усложнена из-за необходимости издать наибольшее количество звуков в наименьшей смысловой фразе. Но начало обсуждения, которого мне пришлось дожидаться несколько дней, прошло как у молодого неопытного тигра, только выпущенного на арену: его многому научили, он знал приемы своего дрессировщика, но, оглушенный звуком оркестра, шумом толпы, щелканьем бича, все забыл, растерялся, стал неловко прыгать не на свое место: то забираясь на тумбу повыше, то, наоборот, ниже, чтобы укрыться от света.

Здесь шум оркестра заменили цитаты, которые обрушили на меня в первую же секунду. Должно быть, для того, чтобы я убедился, насколько это серьезно. Каждый из выступающих членов Комиссии, расположенной за столом против меня, начинал непременно с важности вопроса, потом обвинял меня в торопливости и нежелании понять всю глубину проблемы... Затем они рассказывали историю Города, трудности, которые преодолели колонисты, осваивая планету, как все любят теперь свой Город и дорожат его честью... - эту часть я уже знал наизусть, потому что она повторялась точь-в-точь у каждого, перемежаясь фразами на каждый день. Поэтому я не утруждал себя и свою память необходимостью следить за прихотливым течением вводных слов и предложений, чтобы логично отвечать... Во всяком случае, меня охладило уже то, что они сами не слушали себя... Каждый бормотал свои тексты под двойным рядом усилителей, расположенных в зале заседания Комиссии. После нескольких часов я понял, что начинаю тихо тупеть... Во всяком случае, я надеялся, что буду принимать в этом Заседании хоть какое участие, но убедился, что и сами члены Комиссии принимают в нем минимальное участие.