Ант Скаландис - Вторая попытка

Селена ничего не сказала, и Виктор решил промолчать, лишь слегка покосился в сторону девушки. А бедуин как бы и не заметил их, может быть, действительно дремал.

С трудом найдя скамейку с непорезанным сиденьем, Виктор пропустил Селену к окну и сел сам, выбирая тему для светской железнодорожной беседы. Ситуация была для него несколько нестандартной, но в следующую секунду она стала еще нестандартней.

В вагон с решительностью линейного патруля вошли шесть или семь мальчишек в сафари, очевидно только что вернувшихся с площади, и сразу обступили бедуина. Бедуин поднял глаза черные, как маслины, и, выбрав, по своему разумению, старшего среди юнцов, принялся его изучать усталым, спокойным взором.

Заговорил другой, причем заговорил громко, как Фарим на митинге:

- Уважаемый господин, вы должны покинуть муниципальный транспорт! Немедленно!

Виктор уже почувствовал, как у него зачесались кулаки, но на всякий случай полюбопытствовал, наклонившись к ушку Селены:

- Мы с тобой что, сели в вагон "только для белых"? У нас уже появились такие?

- Да нет, - слегка раздраженно и быстро принялась объяснять Селена, у нас муниципальный транспорт бесплатный, городские власти еще с начала прошлого года установили специальный транспортный налог, а бедуины, как известно, никаких налогов не платят, ну, поэтому им и не полагается пользоваться трамваями, автобусами и электричками.

- Вот как? А еще кому? Детям, инвалидам, многодетным матерям, рэкетирам, торговцам, работающим "в черную"? Кто там у нас еще не платит налогов? Может быть, писателям, издающимся за границей?

- Успокойтесь, Виктор! Я же не сказала, что сама считаю точно так же.

- Ну уж нет! - Виктор поднялся. - Пусть лучше эти твои друзья успокоятся.

А друзья совсем не собирались успокаиваться. Поскольку бедуин упрямо и в общем-то вызывающе молчал (Виктору даже показалось, что он разглядел в густой черной бороде легкую, едва заметную улыбку), молодежь заводилась все сильнее.

Первый уже кричал:

- Нет, вы покинете этот вагон! Я сказал! Вам остается одна минута, уважаемый, чтобы добровольно выйти отсюда!

(Слово "уважаемый" произносилось, конечно, с недвусмысленной интонацией.)

Двое других не слишком внятно за криками первого бормотали что-то вроде: "Убирайтесь в свой Лагерь! Ишь, расходились по городу, как по пустыне! Мы вас, душманов, научим, как себя вести!"

В общем было ясно, что осталась действительно минута. И даже минуты уже не осталось, потому что один из мальцов придвинулся к бедуину вплотную.

- Не надо, не вмешивайся, - шептала Селена, от испуга, наверное, перейдя на "ты", - с ними так нельзя, ты же просто не понимаешь!

Но он не слышал ее.

"Подонки, - думал Виктор. - Шестеро на одного больного человека. Подонки".

Они его не замечали, и он подошел совсем близко и громким командным окриком перекрыл их ломающиеся от полового созревания голоса:

- Смирна-а-а!

И уже чуть тише, но так же твердо:

- Оставьте в покое этого человека.

Обычной в подобных случаях реакции - бега врассыпную, или нагловато-трусливого отступления с оскорбительными выкриками, с попытками сделать хорошую мину при плохой игре, или, наконец, делегирования одного, самого крепкого и смелого для решающего поединка с незнакомым врагом ничего этого Виктору наблюдать не пришлось. Реакция была совершенно неожиданной.

Двое молниеносно схватили его за руки жестким хватом профессиональных полицейских, а остальные мгновенно, похоже просто инстинктивно, приняли боевые стойки, обменялись молчаливыми сигналами и приготовились к любым неожиданностям.

Это были не дети. Это были настоящие коммандос, вышколенные где-нибудь в Лэнгли или в "Мидраше" под Тель-Авивом.

Трудно сказать, что могло бы произойти дальше. Виктор так и не узнал этого. Из-за спины раздался звонкий голос Селены:

- Ребята, спокойно! Это писатель Банев, он со мной. Простите, мы просто немного выпили. Я задремала, а господин Банев... чуточку излишне понервничал.

Хватка ослабла, и Виктор позволил себе обернуться. Селена была по-военному подтянута, несмотря на свой легкомысленный наряд, смотрела строго, как начальница, что, кстати, совершенно не портило ее, а в левой руке держала развернутую желтую книжечку.

Ах, какими же всесильными были у нас всегда эти книжечки! Были и остаются. И на этих малолетних янычаров тоже подействовали не волшебные чары Селены, а ее желтая книжечка. Аусвайс.

Они уже не держали Виктора. А бедуин вновь спокойно прислонился к окну.

- Этот тоже с вами? - как бы не совсем всерьез поинтересовался старший в группе.

- Да, - решительно ответила Селена. - Мы его сопровождаем.

- Тогда и сидите рядом, - буркнул старший из младших.

- А уж это, ребята, я сделаю так, как сочту нужным. Договорились?

Старший понимающе улыбнулся и скомандовал своей банде на выход. Они едва успели выскочить, когда двери с шипением закрылись и старый раздолбанный состав, скрипя и пошатываясь, тронулся вон из города.

- Что ты им показала? - спросил Виктор спустя минут пять, когда дар речи наконец вернулся к нему. - Удостоверение дочери губернатора?

- Нет. - Она не приняла шутки. - Я - член Президиума Совета ветеранов Последней войны.

- Так ты что же, воевала?

Слова вырвались непроизвольно, и Виктор сразу почувствовал искусственность этого почти риторического вопроса.

- Да, - ответила Селена.

И они еще минут пять молчали.

Боже, думал Виктор, что же происходит в этом безумном мире? Дети воюют, взрослые пьют и развлекаются, солдаты охраняют город в мирное время, полиция не замечает происходящего вокруг, а тайная полиция, одевшись в форму, выходит на улицы с откровенностью паяцев и музыкантов. Очевидно, мир сошел с ума.

- Сколько тебе лет? - спросил Виктор.

- Двадцать, - сказала она, но он был не уверен, что услышал правду.

- Мы действительно сопровождаем этого бедуина?

- Нет.

- Тогда почему ты вступилась за него?

- Я думала, тебе это будет приятно. Ничего, что я так сразу перешла на "ты"?

- Нормально.

- Просто, когда говоришь "вы", возникает какая-то дурацкая дистанция, словно общаешься с командиром части. А я всем, вплоть до комбатов, привыкла говорить "ты".

- Тогда со мной можешь чувствовать себя спокойно, - сказал Виктор. Я был всего лишь командиром отделения.

Через десять минут они сошли на пустую полурассыпавшуюся платформу и, дойдя до разрыва в покосившемся ржавом заборчике возле единственной на весь полустанок запыленной надписи "ПЕРЕПЕЛКИН ЛЕС", свернули по деревянным сходням в колючие придорожные заросли боярышника. За ними начиналась знаменитая, некогда красивая и тенистая дубовая роща.

Теперь деревья уже не справлялись с затянувшейся засухой. Подлесок практически вымер, трава стала бледно-желтой и мертвой, какой она бывала раньше разве что в ноябре да в середине марта. Нижние ветки даже у самых могучих дубов, вязов и елей постепенно отсыхали и падали. Странно было вспомнить, что когда-то в лес ходили за грибами и ягодами. В этот лес можно было ходить только за дровами. А кое-где дрова начинали гореть, не дожидаясь перемещения в печку. Черные пятна выжженной пожарищами земли попадались по пути несколько раз. Впрочем, по размеру пятен было видно, что на тушение лесных пожаров в эти места выезжают оперативно. Ближайшие пригороды вроде поселка Перепелкин Лес входили в так называемую санитарную зону вокруг губернского центра, но дело было, конечно, не в этом, а в расположенных здесь дачах, точнее сказать виллах ответственных работников, в том числе и из столицы.