Евгений Филенко - Сага о Тимофееве (сборник)

– Всем на одну ночь…

– Хотя бы только ее…

– Молодой человек, – строго сказала дежурная. – Вы читать умеете? Пойдите и прочтите название нашей гостиницы.

– Момент… – приговаривал Джим, ворочаясь где-то сзади.

– Витя, идем отсюда, – решительно потребовала Света, пунцовая от стыда за унижение своего возлюбленного.

– И куда же вы денетесь? – со вздохом спросила женщина. – Темень такая на улице, девочка от усталости на ногах не стоит… На третьем этаже есть два одноместных номерка, до утра и проживете.

– О! – воскликнул Джим, улыбаясь от уха до уха. – Я есть обитатель именно третьего этажа. Вперед и с песней! – И он заголосил: – Из-за ай-ленда на стер-р-ржень!..

В его руках ходила ходуном плоская коробочка бихевиоризатора.

К счастью, гостиница имела вполне исправный лифт, и честная компания поспешно, дабы не испытывать великодушие дежурной, погрузилась в кабинку.

– Вик! – взывал разомлевший Гэллегер, безуспешно пытаясь обнять Тимофеева. – Не будет справедливо, если ты завтра уедешь. Мы должны быть знакомы долго и счастливо. Потому что ты такой же, как и я! Прав есть либо нет? – апеллировал он к Свете, перенося свои попытки на нее.

– Возможно, ты и прав, – увещевал его Тимофеев. – Отчасти… Но давай для начала отдохнем.

– Баиньки надо, – ворковала Света. – Поздно уже.

– Истинно, – неожиданно легко согласился тот. – Утро вечера похитрее!

Кабинка стала, створки разошлись, и начисто утративший чувство равновесия Гэллегер неминуемо выпал бы на устеленную поролоновым ковриком площадку третьего этажа, если бы не героические усилия его спутников.

– Я обязан вам жизнью и честью, – провозгласил он, добившись наконец своего и обняв всех, кто оказался в пределах досягаемости его рук. – Что я могу сделать для вас? Может быть, пойдем ко мне и выпьем?

– Ну нет! – воспротестовала Света. – Спать хочется!

– Джим, – сказал Тимофеев, конфузясь. – Оставь мне, пожалуйста, до утра твой бихевиоризатор. Я хотел бы разобраться в принципе его действия. Если можно, конечно.

– Хочешь, подарю? – обрадовался Гэллегер, с готовностью извлекая заветную коробочку на свет.

– Спасибо, мне только взглянуть.

Растопырив руки, размаха которых доставало как раз на междустенный промежуток, Гэллегер добрел до своего номера. Ноги его разъезжались, но он держался из последних сил – сказывалась прежняя богатая практика.

– Очень скользкие русские коридоры, – ворчал он.

– Могу дать совет, – запустил ему вдогонку Тимофеев. – Вмонтируй себе в туфли маленький усилитель трения.

– Трение? – отозвался Гэллегер. – О! Это хорошая мысль!

И он провалился в дверь номера.

В коридоре стало тихо и покойно. Мирно помигивала притушенная люстра из фальшивого богемского стекла, на облицованных деревом стенах пробегали отблески фар последних ночных автомобилей с улицы.

– Спокойной ночи, Витенька, – шепнула Света и погладила Тимофеева теплой лапкой по небритой щеке.

– Спокойной ночи, Светик, – шепнул Тимофеев, нежно поправляя девушке упавшую на лобик светлую прядку.

И они поцеловались.

Спустя некоторое время Тимофеев отпер дверь и, не замечая непривычной роскоши номера, проследовал к столу. Включив ночник, он достал из кармана пиджака отвертку, с какой не расставался нигде и никогда, и нетерпеливыми движениями снял с бихевиоризатора верхнюю крышку.

– Фотоваристор… – бормотал он, водя отверткой над хрустально-хрупкими внутренностями прибора. – Микроблок типа «да-нет»… А это что?

Он не поверил своим глазам. Он не поленился и включил полный свет, но от этого ничего не изменилось. Закусив губу, Тимофеев еще раз прошелся взглядом по всей схеме.

– Либо я ничего не смыслю, – заключил он, – либо… Как же так?!

Он отложил прибор и замер, запустив пальцы в шевелюру и уставившись в темноту за окном. Спустя полчаса его осенило. Разгадка внезапно возникшей проблемы оказалась настолько простой, что Тимофеев даже тихонько засмеялся. На душе у него сделалось легко и ясно. Продолжая счастливо смеяться, Тимофеев погрозил пальцем невидимому Гэллегеру и лег спать.

А под утро начался кошмар.

Едва только сквозь оконные занавески забрезжил рассвет, как Тимофеев с трудом разлепил веки и не сразу смог сообразить, где находится. Он чувствовал себя так, словно его накануне пропустили между валиками стиральной машины. «Неужели заболел? – встревожился он. – Этого еще не хватало!» Он попытался молодецки соскочить с постели сразу на обе ноги и вместо этого ссыпался на пол вместе с ворохом простыней.

В глубокой задумчивости Тимофеев согнул руку, чтобы отодрать от себя излишнее убранство, и явственно услышал, как заскрипели его юные суставы.

– Что же это? – изумился он вслух и не узнал своего голоса.

Его природный баритон с элементами фальцета за одну ночь сместился по звукоряду куда-то в область субконтроктавы. В любое иное время это обстоятельство лишь прибавило бы народному умельцу солидности. Но в сочетании с наглым поведением постельного белья происходящее пробудило в нем неясную тревогу.

Сопровождаемый скрежетом суставов, сделавшим бы честь самому уважаемому ревматику, Тимофеев освободился-таки от простыней, не без труда отклеился от напольного коврика и потянулся за одеждой.

– Чародей! – внезапно вскричал он, если только можно назвать криком инфразвуковые колебания. – Его вылазка!

Он вдруг вспомнил свой совет насчет трения, необдуманно поданный давеча чуть тепленькому от возлияний зарубежному гостю.

– Чертов предприниматель! – громыхнул Тимофеев и, преодолевая сопротивление взбунтовавшихся сил трения, потянул на себя все, что мог.

Ему пришлось оставить эти попытки, поскольку ткань его брюк слегка задымилась. Замотавшись в более уступчивую простыню и живо напоминая внешним видом древнеримского сенатора, затеявшего дворцовый заговор, он доковылял до дверей и с ужасом подумал, что было бы, имей он привычку пользоваться замком. Но, как известно, такой привычки за свою недолгую биографию Тимофеев благополучно не приобрел. Поэтому он опасливо приналег на дверь, и та, поразмыслив, уступила.

Сбирая пятками поролоновые дорожки в коридоре, он достиг номера, где обитал Гэллегер. Здесь Тимофееву пришлось признать, что до сей поры ему немыслимо везло: и эта дверь была приоткрыта. Очевидно, патентовед-экспериментатор не нашел в себе сил запереть ее на ночь. Гнусно визжа петлями, она пропустила Тимофеева вовнутрь. Номер, между тем, пустовал.

– Джим! – иерихонской трубой заухал Тимофеев.

Где-то наверху, в районе люстры, ему почудилось неясное шевеление. Тимофеев, скрипнув позвоночником, поднял голову. А затем его нижняя челюсть с хрустом отвисла.