Джон Барнс - Миллион открытых дверей

Почему же я вдруг заговорил совсем как он? Понятно… я просто отчаянно пытался разговаривать с ним на его языке.

Вроде бы язык был обычным, терстадским, но стоило мне начать слушать тех, кто так разговаривал, как я чем дальше, тем меньше понимал. Быть может, Сальтини, как и отец Аймерика, вырос, разговаривая только на местном, «рациональном» языке? Но при этом Каррузерс-старший отличался откровенностью, граничащей с грубостью, и, следовательно, манера Сальтини ходить вокруг да около тоже не противоречила рациональности.

Наконец он устремил взгляд на меня, и улыбка его стала шире. Я занервничал, не догадываясь, к чему бы это.

— Ну вот теперь, когда вы все изложили в таком свете, — заворковал Сальтини, — все выглядит просто замечательно.

Полагаю, в таком ключе вам и надо работать. Думаю, вас очень порадует тот факт, что все те семьсот компьютеров, которые проверили вашу точку зрения на богословскую верность, согласны со мной. Я бы сказал, что с рациональностью у вас все в порядке. Мыслите вы взвешенно и очень прагматично.

— Я в самом скором времени намерен приступить к изучению рационального языка, — сообщил я. Это было чистой правдой. Мне действительно было любопытно, а Аймерик сказал мне, что ничего особенно сложного в изучении этого языка не было. И я решил, что от меня не убудет, если я скажу об этом Сальтини.

— Вы меня совсем не удивили. А теперь я должен попрощаться с вами. У меня очень много дел. А вы, когда просмотрите свои файлы, убедитесь в том, что у вас могут возникнуть проблемы с тем дополнительным числом учащихся, которым теперь позволено посещать ваши курсы.

А я, надо признаться, пока не удосужился интересоваться тем, сколько народа записалось в Центр. Думал, будут подтягиваться постепенно, а сначала будет не больше десяти на каждом курсе.

Когда же я открыл файл, то убедился, что еще минуту назад, до того как Сальтини милостиво допустил к занятиям остальных желающих, все так и было, как я предполагал: на каждом курсе — учащихся по пять, не более, а всего, на весь Центр, — двадцать один человек.

А теперь их стало на двести шестьдесят четыре человека больше.

Это была поистине невероятная цифра. Знай я о таком наплыве народа днем раньше, я бы составил расписание так, чтобы всем нашлось место и время для занятий. В итоге весь день у меня ушел на переработку расписания. Теперь мне предстояло трудиться засучив рукава, несколько месяцев подряд, да еще надо было выплачивать официальные премии Биерис и Аймерику за то, что им выпадала дополнительная нагрузка.

О, если бы я знал об этом двадцать четыре часа назад…

Из головы у меня не шла мысль о том, что Сальтини все это подстроил нарочно.

— Само собой, — подтвердил мою догадку Торвальд чуть позже в этот день, когда я сделал десятиминутный перерыв, чтобы показать ему, в чем состоит уход за залом для фехтования и борьбы. — Я вообще удивлен, как это вам удалось столько времени не сталкиваться с Сальтини. У него такая работа, понимаете?

— В смысле? Создавать хаос?

Торвальд посмотрел на меня так, будто готовился принять некое решение. Помолчав пару минут, он сказал;

— Все знают преподобного Сальтини. Раньше или позже, так или иначе, с ним обязательно столкнешься. Очень многие думают, что он — компьютер, запрограммированный на создание визуальной имитации живого человека в реальном времени, но я все-таки считаю, что он — самый настоящий. — Торвальд на меня не смотрел, и впечатление у меня было такое, что можно вернуться к нашему разговору о том, как чистить пол в зале, и о том, как устанавливать разные уровни упругости покрытия для занятий ки-хара-до, катаютсу, фехтованием и борьбой вольного стиля. — Если хотите поговорить о нем, постарайтесь не волноваться. Мониторы улавливают голосовое возбуждение, а если вы будете говорить взволнованно, то нас скорее подвергнут проверке.

Я понял: он пытается сказать мне о том, что помещение прослушивается. Это сообщение повергло меня в истинное изумление. Казалось, я попал в эпизод истории человечества из времен одной из четырех Мировых войн или одной из трех Холодных. Честно говоря, я бы не удивился сильнее, если бы он предупредил меня о том, что здесь водятся ведьмы.

Между тем Торвальд явно не шутил. Я сглотнул подступивший к горлу ком и сказал:

— Расскажите, пожалуйста.

— Ну… — протянул Торвальд. — Он верит в то, что сам говорит. А если он — кибернетический компьютер, то, значит, кто-то верит в то, о чем он говорит. Это часть доктрины: рынок как единственное истинное орудие Господа способен выявить, кто хороший, а кто плохой. Работа Сальтини состоит в том, чтобы все так и происходило. И он обладает властью, достаточной для того, чтобы обеспечивать выполнение этой задачи. Ясно? Долго говорить об этом мне не хочется.

Больше он мне ничего не сказал. Мы вернулись к разговору о спортивном зале, а потом я его проинструктировал насчет необходимости регулярной натирки пола в танцевальном зале.

Вернувшись наверх, я обнаружил, что на начальный курс аквитанского языка записались сто пятьдесят человек. Я разбил их на три группы, но и это был перебор. Для того чтобы со всеми отзаниматься, мне предстояло отказаться от пары обедов в неделю.

Торвальд оказался прав в одном: искусство фехтования пока привлекло не слишком много желающих — столько, что они умещались в одну группу. Лично я с трудом понимал, почему так мало людей хочет научиться драться и овладеть оружием, но уж так оно получалось.

К тому времени, как я покончил с административными делами, было уже довольно поздно, и я порадовался тому, что у меня есть комнатка в Центре и не надо ехать на ферму к Брюсу, тем более что с утра пораньше мне нужно было по долгу службы работать с Аймериком.

Если бы я знал, что в свой домик на ферме Брюса не сумею вернуться еще целых шесть дней, я бы, наверное, сразу все бросил и разрыдался. Но тогда я просто заказал кое-что новенькое из одежды, попросил, чтобы заказ доставили в Центр, и улегся спать.

К тому времени, как истекли первые несколько дней занятий, я успел сделать кое-какие выводы насчет тех смутьянов и неудачников, которые вызывали такое беспокойство у преподобного Сальтини.

Во-первых, все они оказались сообразительными. Им, что поразительно, нравилось повторять за мной занудные диалоги на занятиях аквитанским: «Во die, donz». «Во die, amico, patz a te». Повторяя эти предложения по сто раз в день, я порой задумывался о том, а не лучше ли в самом деле было бы заняться чисткой хлева. Никто из моих учащихся не проявлял интереса к импровизированным беседам. Очень немногие могли читать по-аквитански.

На курсе поэзии никто не желал высказываться после того, как интерпретация того или иного стихотворения была сочтена «верной». Система стихотворных размеров для них имела примерно такой же смысл, как правила разгадывания кроссвордов. На курсе изобразительного искусства оказалось несколько неплохих рисовальщиков, но, на взгляд Биерис, настоящие способности были только у Торвальда.