Андрэ Нортон - Повелитель зверей: Повелитель зверей. Повелитель грома

— Нет никого, кто помог бы тебе вернуться домой, Бистер. У тебя теперь нет ни братьев, ни товарищей по оружию. Ты остался один на Арзоре, и за тобой охотится целая планета.

Шторм вспомнил всё, что когда-то слышал о завоевателях на занятиях в войсках Конфедерации. Ведя бой, он продолжил нажим:

— Некому будет даже вспомнить, каким ты был, Бистер. Никто не произнесёт больше твоего имени на войсковой поверке. Никто из твоих собратьев даже не узнает, как ты умер. Никто не возложит твоё кольцо среди Ста Надгробий во Внутреннем Городе, где совершает ритуалы твой клан. Бистера больше нет, как будто никогда и не было. И нет у тебя сына, который унаследовал бы твои Четыре Права.

Бистер остановился с приоткрытым ртом — лоб и щёки его покрылись испариной, блестящей в лунном свете.

— Бистер умер. И никогда не возродится даже силой Именитого среди Имён…

— А-а-а-а!

Бистер прыгнул. Шторм ждал этого, видя напряжение противника. Увернувшись, насколько это было возможно, землянин встретил удар. Нож зацепил амулет на груди индейца и скользнул ниже. Навалившись всем своим весом, Бистер отбросил Шторма к самому обрыву. Юноша еле успел ухватиться за камень, чтобы не слететь в пропасть. А Бистер не был даже оцарапан, его сил ещё вполне хватало, чтобы одолеть Шторма. У землянина же в запасе оставались только приёмы рукопашного боя, выученные в годы службы в Конфедерации. Такой приём-бросок и помог ему избежать выпада Бистера.

Тот дико завопил. Глаза — теперь по глазам было хорошо видно, что это не человек, — были полны лютой злобы… и какой-то чужеродной растерянности. Моральная атака Шторма подействовала. Человек отнял у Бистера веру в то, что помогало ему идти в бой.

Теперь смысл жизни Бистера был сведён к одному: убить! Собственной жизни за это ему было уже совсем не жаль.

Он больше не внимал доводам разума — и потому был силён как никогда. Но им уже можно было управлять. Шторм снова отклонился — пальцы Бистера рассекли воздух позади индейца. Схватив фонарик, юноша направил луч прямо в лицо Бистеру. Тот ринулся прямо на свет. И неторопливо, насколько вообще в бою можно не спешить, Шторм нанёс точный удар в эти слепые от ненависти глаза.

Псевдочеловек поперхнулся, остановился и наконец колени его подогнулись — Бистер упал лицом на камни и затих. Землянин, прижавшись спиной к скале, выжидал. К Бистеру подошла Сурра, брезгливо принюхалась и подняла когтистую лапу, ожидая продолжения схватки. Шторм сделал знак, чтобы Сурра не нападала.

В пятно света вбежал Брэд Куэйд, наклонился над Бистером, перевернул лежащего и заглянул ему в лицо.

— Он умер, — произнёс Шторм еле слышно. — И он на самом деле псевдочеловек.

Куэйд поднялся с колен и подошёл к Шторму. Но вынести дружеского прикосновения этого человека индеец не мог. Он отвернулся, стараясь избежать поданной руки. И тут тело перестало его слушаться, юноша медленно завалился набок и упал, накрыв собой лежащего в пыли Бистера.

Этот рисунок индеец часто видел во снах. Однако сейчас он не спал, а бессильно лежал с открытыми глазами на узкой постели. И рисунок оказался прямо перед ним, выполненный на стене. Цвета и узоры, которые Шторм так любил. Это были круглые глиняные холмы — такие разбросаны по всей пустыне на родине племени Дайни. По холмам гулял ветер. Художники племени Дайни всегда обрамляли свои рисунки ровной каймой треугольных символов, обозначающих холмы в пустыне. Шторм рассматривал воинов в боевом убранстве, гривы коней, бьющие всадников по лицам. Он почти чувствовал этот ветер. Роспись на стене всю ночь стояла перед его лицом, всадники и ветер были первым, что он увидел, когда наконец сумел открыть глаза.

Художник, нарисовавший эту картину, не мог не слышать пения ветра над глиняными холмами пустыни, не мог не скакать на коне по прериям, не мог не вдыхать запахи шерсти и песка, конского пота и согнувшихся от ветра сосен. Смотреть на эту картину было так же уютно, как смотреть на зелёную крону сосны в Пещере Садов. Но картина была индейцу всё-таки роднее, чем оставшиеся в пещере трава и дерево с утраченной родины, потому что это произведение искусства было создано кем-то одной крови со Штормом. Только художник племени Дайни мог нарисовать эту картину.

Эта роспись красками по стене была для землянина чем-то более реальным, нежели вошедшая в комнату медсестра, молчаливая темнолицая женщина. С нею пришёл медик из космопорта, но Шторму они оба виделись бесплотными тенями. Он был далеко, в мире, отражённом на картине. У кровати откуда-то появился офицер Корпуса Мира Келсон — но Шторм не отвечал на его вопросы, для него спрашивающий был не ближе пасущегося на дальнем лугу коня. Юношу больше не волновало, где он находится, и что с ним происходит. Если он проснулся, то пусть каждый раз ему будет видеться при пробуждении эта картина. Если он спит, пусть дадут ему остаться во сне, с горячими всадниками под ветром.

Наконец он стал просыпаться чаще и оставаться бодрствующим дольше. Темноволосая женщина поправила подушки так, что теперь он мог сидеть, опираясь на них спиной, хотя так ему неудобно было смотреть на картину. К тому же он вдруг понял, что темноволосая женщина говорит с ним на языке Дайни, коротко и безапелляционно, как с упрямым ребёнком. Шторм попытался снова уйти во сны, но они были прерваны приходом Логана. Царапины на его лице зажили, и только теперь землянин разглядел в лице юного поселенца не просто признаки крови племени Дайни. Логан был на кого-то очень похож, но Шторм никак не мог вспомнить, на кого.

Куэйд-младший посмотрел вслед за индейцем на стену с росписью.

— Нравится?

Земная пустыня оставалась дикой, но была навеки поймана и изображена на арзорской стене.

Шторм сказал откровенно:

— Это — мой дом.

— Вот и мой отец говорит то же самое.

Брэд Куэйд! Шторм откинул покрывало, которое тоже было покрыто знакомым узором из красно-коричневых ромбов. Он был закутан в покрывало, доставшееся ему в наследство от деда — или это было такое же покрывало, но не принадлежащее индейцу?

Старый Нат-та-Хей и клятва, которую он взял со Шторма. Главным в клятве было: Брэд Куэйд должен умереть.

Землянин лежал, надеясь, что наконец-то разозлится настолько, что злость придаст ему решимости. Но злость не приходила. Вместо этого он хотел только одного — оказаться там, на месте, изображённом на картине. Но хотя злость не приходила, над ним довлела клятва, ради неё он должен сделать то, зачем прибыл на Арзор.

Он забыл о Логане. А тот поднялся со стула и подошёл ближе к картине. Лицо его стало печальным и теперь было хорошо видно, что люди на картине одной крови с Логаном.

— На что это было похоже? — спросил Логан, голос его задрожал. — Как себя чувствуешь, когда скачешь на коне по этим местам, по этому миру? — морщинка возле его рта обозначилась резче. Казалось, он понимает горечь утраты той дальней земли. Он обернулся ко Шторму и глаза его были влажными.