Жюль Верн - Двадцать тысяч лье под водой (пер. Вовчок)

— Я всюду следую за их честью, — отвечал Консейль.

По приказу капитана явились два матроса и помогли нам одеться в тяжелые непромокаемые скафандры из цельной резины без швов. Водолазное снаряжение, рассчитанное на высокое давление, напоминало броню средневекового рыцаря, но отличалось от нее своей эластичностью. Скафандр состоял из штанов, куртки и головного шлема.

Штаны оканчивались сапогами на толстой тяжелой свинцовой подошве. Куртка придерживалась на груди медной кирасой, которая защищала от давления воды и позволяла свободно дышать, рукава оканчивались мягкими перчатками, которые нисколько не мешали движению пальцев.

— Эти скафандры, — сказал я, — несравненно удобнее пробковых лат, супервестов, «сундуков» и прочих подводных одеяний, изобретенных в XVIII веке.

— Хороши, нечего сказать! — проворчал Нед Ленд.

Капитан Немо, один из его матросов — этот матрос вы глядел как Геркулес и, по-видимому, отличался большой физической силой, — Консейль и я быстро облеклись в скафандры. Осталось только надеть на голову металлический шлем. Но прежде я попросил у капитана разрешения осмотреть предназначенное мне ружье.

Мне дали простое ружье с металлическим прикладом довольно большого размера, внутри его была устроена полость, служившая резервуаром для сжатого воздуха, который врывался в дуло при нажатии курка, открывающего клапан резервуара. В обойме помещалось двадцать электрических пуль, которые посредством пружины сами вставлялись в дуло. После каждого выстрела ружье автоматически перезаряжалось.

— Капитан, — сказал я, — это превосходное ружье, и им легко управлять. Я очень хочу поскорее испробовать его. Только как же мы достигнем дна моря?

— Теперь «Наутилус» стоит на мели, то есть на глубине десять метров, и мы сейчас можем выйти наружу.

— Но как мы выйдем?

— А вот увидите.

Капитан надел сферический шлем. Консейль и я сделали то же самое.

— Счастливой охоты! — крикнул канадец с иронией.

Шлем навинчивался на ворот куртки, где было медное кольцо с винтовой нарезкой. Три толстых смотровых стекла в шлеме позволяли глядеть во все стороны. Я повернул кран аппарата Рукейроля, помещенного на спине, и, к своему великому удовольствию, смог свободно дышать.

С фонарем Румкорфа на поясе и с ружьем в руках я был готов в путь, но, говоря чистосердечно, боялся, что в этом тяжелом снаряжении не сдвинусь с места. Но и это было предусмотрено: меня начали толкать в маленькую кабинку, смежную с гардеробной. Мои спутники последовали за мной таким же способом. Я услышал, как за нами захлопнулась дверь, и мы очутились в полной темноте.

Через несколько минут раздался пронзительный свист, и я почувствовал сильный холод снизу. Очевидно, в кабину начали закачивать океанскую воду. Когда вода наполнила все помещение, открылась другая дверь в борту «Наутилуса» и мы очутились в полумраке. Минуту спустя наши ноги ступили на морское дно.

Как теперь описать то впечатление, которое у меня осталось от этой подводной прогулки? Слова бессильны, ими не воссоздашь подобных чудес. Если кисть художника не в состоянии передать всю прелесть водной стихии, как же изобразить это пером?

Капитан Немо шел впереди, а его товарищ следовал за нами в нескольких шагах. Мы с Консейлем держались рядом, как будто могли разговаривать через металлические шлемы. Я уже не чувствовал тяжести ни скафандра, ни сапог, ни резервуара со сжатым воздухом, шлем меня тоже не стеснял: моя голова была свободна, как миндаль в скорлупе.

Все эти вещи, погруженные в воду, теряли часть своего веса, равную вытесненной жидкости, и я был очень благодарен этому физическому закону, открытому Архимедом. Я больше не представлял собой бездействующую массу и имел относительно большую свободу движений.

Свет, озарявший толщу воды на тридцать футов ниже поверхности океана, удивил меня. Солнечные лучи легко пронизывали эту водную массу. Я ясно различал предметы на расстоянии ста метров. Чудесно оттенялись тонкие слои лазури, которые сгущались вдали и терялись во мраке. Вода, которая меня окружала, походила на воздух — воздух плотнее земной атмосферы, но почти такой же прозрачный. Надо мной ясно видна была спокойная поверхность океана.

Мы шли по мелкому, плотно слежавшемуся песку; песок этот был совсем не такой, как на морском берегу: на нем не было ни следов зыби, ни малейшего отпечатка волн. Этот ослепляющий песчаный ковер, как настоящий рефлектор, отражал солнечные лучи, пронизывая сиянием каждую частицу воды, проникая во все части жидкости.

«Воображал ли ты, Пьер Аронакс, — думал я, — что на глу бине тридцати футов может быть так же светло, как на земле при дневном свете?»

В продолжение четверти часа я попирал ногами этот песок, усеянный пылью раковин. Корпус «Наутилуса», рисовавшийся как длинный подводный риф, постепенно исчезал, но свет его прожектора должен был помочь нам возвратиться на судно, если бы нас застигла ночь в океанских глубинах.

Трудно представить сияние электрического света тому, кто видел этот свет только на земле. Там пыль, которой насыщен воздух, придает ему вид светящегося тумана, но в морской воде электрические лучи отличаются необычайной ясностью.

Мы шли все дальше, огромная песчаная равнина, казалось, не имела границ. Я раздвигал руками водный занавес, который закрывался за моей спиной, а давление воды немедленно уничтожало мои следы на песке.

Вскоре начали смутно вырисовываться очертания предметов; я различил силуэты величественных подводных скал, унизанных прелестнейшими зоофитами. И тут меня глубоко поразила вся сказочная, невероятная обстановка.

Было десять часов утра. Косые лучи солнца преломлялись на поверхности воды, как сквозь призму. Водоросли, скалы, раковины, полипы переливались всеми цветами солнечного спектра. Это было что-то чудесное, радужное, невообразимое. Я трепетал от восторга. Я пламенно желал выразить свои чувства и очень жалел, что не могу поделиться ими с Консейлем. Я завидовал капитану Немо, который объяснялся со своим спутником условными знаками. Я разговаривал сам с собой. Я громко что-то восклицал в своем медном шаре, безрассудно расходуя, быть может, больше воздуха, чем следовало.

Консейль также остановился перед этим великолепным зрелищем. Вероятно, достойный парень, очутившись в присутствии редких зоофитов и моллюсков, принялся их по своему обыкновению классифицировать. Тут было обилие полипов и иглокожих. Различные кораллы — изиды, трубные корнулярии, которые живут особняком, глазчаки, известные прежде как белые кораллы, грибовидные фунгии, имеющие форму шампиньонов, морские анемоны, прилепленные к почве на мускулистой подошве, — одним словом, очаровательный цветник! Голубели порпиты с венчиком лазоревых щупальцев, сверкали морские звезды. Бородавчатые астерофитоны походили на тонкие кружева, они трепетали при легком струении водной массы от наших шагов. Жаль было ступать ногами по блестящим образчикам моллюсков — морских гребешков, морских молотков, донаксов, трохусов, красных шлемов, стромбусов из семейства крылатых, сердцевидок — и множеству других произведений неистощимого океана.