Иван Ковтун - Азиатский аэролит

* * *

Уже на седьмой день раскопок, рабочие добрались в центральных кратерах до первых обломков аэролита. Но лабораторные исследования не выявили в этих обломках ни малейших признаков платины.

Это был страшный, неожиданный сюрприз. Эрге впервые почувствовал, как зашаталась под ногами почва его авантюры.

Последующие дни принесли новые и еще более неприятные неожиданности. Этим утром ему сообщили, что в главном кратере рабочие дошли до сплошной аэролитной массы. И снова лабораторные исследования не выявили в обломках ни единой частицы платины — аэролит в основном состоял из чистого никелистого железа. Аэролитная масса, конечно, стоила миллиарды. Но что с того? Миллиарды эти можно было получить, лишь затратив миллионы, переплавив железо на металлургических заводах. Главного сокровища — платины, тонна которой стоила миллионы тонн железа — не было.

Эрге чувствовал, что сходит с ума, и спокойствие Самборского, которого он позвал к себе в каюту, распаляло и усиливало ярость.

Самборский сидел в мягком кресле, небрежно обрезая сигару. Отвечал на вопли Эрге короткими, ничего не значащими фразами. Эрге пересыпал свою речь то русскими, то английскими словами. Впервые в жизни он так волновался.

Вы же понимаете, что это провал, позорный провал!

Возможно.

Невозможно, а так и есть. На черта нам эти миллионы тонн железа? Мы что, завод здесь строим? Но меня удивляет ваше спокойствие, я это совершенно не понимаю.

Я очень спокойный человек.

Но сейчас это спокойствие некстати. Меня одно интересует: правда ли, что вы тоже нашли обломки платины?

Обманывать я не собирался.

А, бросьте обижаться. Я просто спрашиваю, может, вы ошиблись?

Не думаю. Я достаточно хорошо разбираюсь в драгоценных металлах.

И где же образцы?

Я вам уже говорил — мне пришлось отдать их Горскому.

Эрге остановился, постоял минуту неподвижно посреди каюты, затем бросился к двери, открыл ее и крикнул часовому:

Немедленно привести заключенного.

Самборский, услышав приказ, встал с кресла с намерением оставить каюту. Эрге удивленно преградил ему дорогу.

Куда это вы?

Самборский сухо сказал:

Вы постоянно забываете, что я не имею права встречаться с Горским лицом к лицу, да еще в таком положении.

Как хотите.

Не как хочу, а как необходимо. Моя профессия, как и ваша, требует точных понятий и определений, — сказал Самборский и быстрым шагом вышел из каюты.

Часовой привел Горского. Профессор, не взглянув на Эрге, сел в то же кресло, где несколько минут назад сидел Самборский. В каюте долго стояла настороженная, напряженная тишина.

Мне хотелось бы еще раз серьезно поговорить с вами, — неуверенно начал Эрге.

Прошу, если вы имеете что сказать — ведь мы, мне кажется, обо всем переговорили?

Не совсем.

Эрге подошел ближе к креслу, стал, опершись ладонью о стол, и, наклонив голову в сторону профессора, коротко, сдерживая волнение, сказал:

Вы должны показать мне образцы платины, найденные в этой местности.

Профессор, который сидел уныло, готовый ко всему, медленно поднял голову, пристально глянул поверх очков в лицо инженера, улыбнулся.

Теперь все абсолютно прояснилось. Но должен сказать вам, что никакой платины в этой местности я не видел и не находил. К тому же, я считаю, что авантюристам и проходимцам драгоценные металлы лучше в руки не давать.

Эрге сжал губы. Глаза злобно заблестели. Он решительно сделал еще шаг к креслу и навис над профессором.

Вы лжете, — бросил он с нажимом, — я заставлю вас показать эти образцы. Вы же забрали их у Сам… — Эрге понял, что в запале раскрывает Самборского, неловко оборвал фразу.

Что, у кого? — поднялся Горский. — У кого?

Эрге ничего не ответил. Ему было все равно, он не владел ни мыслями, ни движениями.

Слышите, сволочь продажная, я заставлю вас! — воскликнул он.

Горский молча отвел глаза в сторону.

Вы не услышите от меня ни слова, — сказал он с отвращением.

Тяжелый, грубый удар кулака свернул голову Горского. На пол со звоном упали стеклышки очков.

И тогда позади кто-то внезапно резко дернул и открыл дверь каюты.

Эрге от неожиданности вздрогнул и обернулся к двери. К нему — бледная, с блестящими злыми глазами — приближалась Гина.

Что ты себе позволяешь? — еле выдохнула она. — Как ты смеешь?

Эрге выпрямился и преградил ей дорогу.

Прошу выйти из каюты, — грубо одернул жену.

Та, дрожа от злости, остановилась против него, хотела что-то произнести, видимо, не смогла, размахнулась и влепила Эрге сочную пощечину.

Эрге от неожиданности отшатнулся назад. На бледной как мел левой щеке зарозовело тусклое пятно! Быстро приняло форму ладони.

Он не произнес ни слова — не успел опомниться, как на пороге появился Трудлер. Лицо у него было растерянное. Он пальцем поманил к себе Эрге. Когда тот приблизился, зашептал что-то ему на ухо. До Гины и Горского долетело лишь одно слово: «Сбежал».

* * *

Все напоминало какой-то дивный сон. Не верилось. Изнеможение, голод, ужас усиливали это чувство, и Аскольд, падая иногда от усталости на землю, боялся, что уже не сможет встать с зеленого ковра мха.

Случилось все внезапно и удивительно.

На третий день после того, как их арестовали, его перевели во вторую хижину, наскоро построенную отрядом. Из каких соображений его перевели, он и сам не мог понять; очевидно, боялись, чтобы дядя и племянник не сговорились, как вести себя на допросе.

Хижина была построена из огромных деревьев, с крепкими дверями, бежать из нее нечего было и думать.

Чтобы как-то скоротать время, он часами спал. Когда надоедало, ходил из угла в угол, после снова ложился, закрывал глаза, вновь засыпал. Утратил ощущение времени — казалось, миновало бесконечное множество дней. Чувствовал, как скука пропитывает все клетки молодого беспокойного организма. Чтобы развлечь себя после сна, шагал из угла в угол, напевая, насвистывая все знакомые арии, песенки, фокстроты.

Петь никто не запрещал, очевидно, охраны у хижины не было.

В тот день у него была назначена «премьера» «Микадо». Аскольд долго и тщательно готовился к ней, вспоминая все мелодии оперетты.

«Премьера» началась легко, своевременно и чудесно. Но вдруг, когда он завел во весь голос «Смеются, плачут соловьи», — вдруг загремел засов, и дверь хижины широко распахнулась.

«Целуй ее», — застряло в горле.

На пороге возник женский силуэт.

Вы чудесно поете, — сказал силуэт.

Аскольд на миг ошеломленно застыл, после неимоверно обрадовался — голос звучал дружелюбно. Очнулся и торопливо заговорил:

Да что вы! Это я от скуки. Знаете, посидишь тут еще немного — Шаляпиным станешь. Я не понимаю, зачем меня здесь держат? Такая скука!