Леонид Смолин - Огонь, холод и камни

Леонид Смолин

ОГОНЬ, ХОЛОД и КАМНИ

Фантастичесшя повесть

"...мы идем вслепую в странных

местах, и все, что есть у нас - это

радость и страх..."

Б. Гребенщиков

- Введите свидетеля. С резким неприятным скрипом тяжелые створки дверей распахнулись и, сопровождаемый двумя могучими синариями, в зал робко вошел невысокий темноволосый мужчина четвертого возрастного периода. Его лицо, преждевременно изборожденное глубокими морщинами, потемневшее за долгие годы работы траппером под лучами Мэя, выражало несложную смесь почтительности и тревожного ожидания. Словно пугливое животное, он сделал несколько неуверенных шагов и, устремив полный страха и надежды взгляд в сторону председателя, остановился в центре зала. - Как твое имя, раб? Голос председателя грохотом катящихся с горы камней устремился вверх, к глухому куполу, и заметался там в поисках выхода. - Жюс, - дрожа, ответят мужчина. - Слава Всевышнему, - снова загрохотал гневный голос председателя. - Жюс, слава Всевышнему, - покорно поправился мужчина. - Расскажи нам все, что ты знаешь о храме отшельников в Сиа-Шене. Выражение лчца мужчины стало еще более тревожным. Он бросил робкий взгляд на застывших у дверей сипариев и неуверенно загокорил: - Я заблудился в сельве... - Заблудился?! - насмешливо перебил Жюса председатель. - Разве может такое быть? Ведь ты траппер. Сельва для тебя должна быть вторым домом. - Это так, - несколько смущенно сказал мужчина. - Я родился и вырос в сельве. До самого Акеапарита, а это предел наших земель, я знаю все тайные тропы, и лесные люди считают меня самым удачливым траппером. Но в Сиа-Шене я был впервые. - То, что заблудился такой траппер, как ты, не делает тебе чести. Если, конечно, в твоих действиях не было какого-либо умысла. - Мои помыслы чисты, как взгляд Всевышнего. - Не богохульствуй,- сурово сказал председатель.- Отвечай, что ты делал в Сиа-Шене? - Я хотел посмотреть на новые земли. Сельва там еще более непроходимая и дикая, чем у нас, в Сиа-Деме. Нет ничего удивительного, что я заблудился. - Что ж, возможно, на то была воля Всевышнего. Продолжай. - На третий день скитаний я угодил в болото, и только чудо помогло мне выбраться из него. Слава Всевышнему, я остался жив, но мое оружие утонуло. Я не мог охотиться и три недели питался только травами и ягодами. Силы покидали меня. И вот когда я уже был готов предстать перед Всевышним, неизвестные люди, оказавшиеся отшельниками из Сакеанита, случайно наткнулись на меня и привели к себе в храм. Мужчина умолк.. - Хорошо. А теперь расскажи, что ты знаешь о чуждом учению Всевышнего учении жрецов Сакеанита. - Это не учение, - робко возразил Жюс. - Они называют это по другому. Они называют это искусством слияния человеческого духа с природой. - Отвечай на вопрос, раб! Грохот катящихся камней снова обрушился на стоящую в центре зала фигуру. Мужчина испуганно втянул голову в плечи и заговорил быстро и бессвязно. - Это трудно описать... Прости, Всевышний, мое ничтожество... Они называют это те... Нет, чекутанариа... Да, чекутанариа. - Чекутанариа,- задумчиво проговорил председатель. - Странно. Я думал, синахское наречие навсегда умерло в Сиа-Деме... - В переводе это означает "говорящий тополь", ваша честь. Очевидна бессмысленность этого словосочетания, - перебил второй заседатель председателя и осекся под его тяжелым взглядом. - Вы выбрали не самое подходящее время, чтобы блистать эрудицией, Зеф, сухо заметил председатель и снова вперил взгляд в Жюса. - Продолжай. - Они не считают это словосочетание бессмысленным. - Вот как! - ехидно произнес председатель. Мужчина поежился. - Они действительно верят в магическую силу этих слов, ваша честь. Пусть заберет меня к себе Всевышний, если в этом утверждении есть хоть капля неправды. - Продолжай. - Они говорят, что открыли секрет, позволяющий говорить с природой. - Это ложь! - вскричал председатель. - Природа создана Всевышним. Она не может говорить. Она мертва. - Они говорят, что нашли способ, - упрямо повторил Жюс. - Продолжай. Жюс вдруг выпрямился, расправил плечи и бросил отчаянно дерзский взгляд на председателя. - Я сам видел, вернее, слушал такие разговоры не раз. Они очень часто показывали мне, как это делается. Странным образом затягивая гласные звуки в словах, они говорят с природой, постукивая при этом деревянными палочками о очищенный ствол тополя и извлекая из непонятных мне предметов всевозможные звуки. О нет, это невозможно описать. Жюс умолк. Он словно бы погрузился в воспоминания, и его глаза стали отрешенными. - Ересь глубоки въелась в тебя, - задумчиво проговорил председатель, вглядываясь в лицо Жюса и пытаясь разгадать его сокровенные мысли. - Иди и жди решения старейшин, раб. Увести свидетеля. Снова отчаянно заскрипели створки дверей. Когда они закрылись за сенариями и траппером, председатель, чеканя каждое слово, медленно произнес: - Храм в Сиа-Шене должен умереть.

* * *

"..Я трудно выхожу. Я всегда трудно выхожу. Смена системы координат насильственная ли, спонтанная ли, неважно, - вызывает во мне боль во много раз более мучительную, чем физическое воздействие. В такие минуты я ненавижу весь мир и себя в том числе; мне хочется кричать и плакать, говорить какие-то слова, пусть бессмысленные, не имеющие ни малейшего значения, ведь это всего лишь инстинктивное стремление к разрядке загнавшего себя в тупик кусочка аморфного вещеста, каковым я являюсь, но о, Боже! - язык и горло мои немеют, разбухают, наливаются свинцовой тяжестью, глаза остаются сухими, и несмотря на все старания, я не могу выдавить из себя даже самой маленькой слезинки. Возможно, причина этих страданий - скрытое внутри меня и непонятное мне самому необходимое условие или, как будет угодно, неотъемлемая черта моего существования, личности, такая, как, скажем, цвет глаз или тембр голоса, данные от рождения. Мне страшно, но я готов в это поверить. А что мне еще остается делать? Сколько я себя помню, всегда были и слезы, и мольбы. Правда, не было бессилия, тупого, пожирающего остатки сил бессилия, оно пришло гораздо позже, в зрелые годы, когда исчезла надежда изменить сложившееся силою рока положение вещей, но тревогу, неясное беспокойство, название которому клеймо прокаженного, я ощущал постоянно, как дамоклов меч, что, самое страшное, даже не висящий надо мной, а медленно, очень медленно вонзающийся в живую плоть. О, Боже! За что такие муки? В чем моя вина? Почему я не могу как все люди сохранять стабильно равновесное существование? Откуда берутся эти силы, толкающие меня в пропасть, во мрак, в пустоту? Я не хочу..." Вадим неподвижно лежал на диване и, редко мигая, смотрел в потолок. В его руке слабо тлела забытая сигарета. Тоненькая струйка дыма, исходившая от нее, смешивалась с жарким и душным воздухом комнаты, питая слоистое сизое облако, висевшее над старым потертым ковром на полу, над перевернутой пепельницей и разбросанным по этому ковру окурками, над массивным письменным столом, на котором в беспорядке лежали листы незаконченной рукописи, над одиноким стулом, стоявшим у стола, над горой сваленной в углу грязной посуды.