В. Стюарт - Запрещённая планета

Ведь вряд ли кому-то понравится, что ему напоминают о том, как быстро он приближается к могиле, — особенно, если это напоминание делается бесцеремонным сверстником, которому следовало бы быть таким же старым, но который почему-то не состарился… Такова психология людей — а уж мне-то, как невропатологу, она, к сожалению, неплохо известна, — людей той половины мира, которая послала их в Пространство, проклятая психология родины-мачехи…

Таким образом, это были мальчики, которые внешне казались такими же, как и многие другие, что служат в многочисленных конторах любой западной страны, но внутренне они вели какой-то особый, спартанский образ жизни, выглядели старше своих лет и не чувствовали никаких эмоциональных привязанностей ни к чему, кроме как друг к другу и к своей сверхчеловеческой работе…

Вообще-то говоря, большинство из них мне очень и очень нравилось. И мне кажется, что я сам нравился некоторым из них. Моим советам они следовали, разумеется, безоговорочно. И многие из них уже до того, как пробыли в полете первые три месяца, запросто заглядывали ко мне в промежутках между обязательными осмотрами. Но, кажется, я никогда по-настоящему не сближался с кем-либо из них, даже с офицерами, с которыми разделял, в конце концов, все свое свободное время, за исключением часов, проведенных в моем собственном маленьком (6 на 8 футов) кабинетике-клетке.

Я не узнаю, чувствовали ли они то же самое по отношению ко мне или нет. Я склонен думать, что да. Но все-таки между нами существовала некая гибкая, невидимая и неосязаемая преграда, заключавшаяся в том — и это они знали не хуже меня, — что ведь я все-таки не принадлежал к их поколению…

Вероятно, мне не следовало бы забывать 356-й с начала нашего полета завтрак. Я точно знал, что это был именно 356-й, потому что считал по самодельному календарю, когда брился. За второй чашкой кофе я умышленно сделал на этот счет замечание. Я сказал:

— Повара и работников кухни следует наградить медалью после этих 356 завтраков, — и даже не подумал, что мои слова могут прозвучать как жалоба. Я ведь не собирался выражать какое-то недовольство. Я просто сказал это небрежным тоном, надеясь кое-что узнать. Еще раньше, во время одного из предыдущих полетов, я убедился, что самым строжайшим «табу» в межпланетных путешествиях является запрет, который налагается на, казалось бы, весьма естественный вопрос: «Когда мы доберемся ТУДА?»

Но, видимо, мой тон показался недостаточно небрежным. Во всяком случае, для Джерри Фармана. Он посмотрел на меня со своей обычной широкой ухмылкой, а потом подмигнул Адамсу. Он сказал:

— Поднимите ему настроение, командор! Я слышу, что здесь пытаются кое-что выведать.

Адамс взглянул на меня. Как обычно, выражение лица не выдавало его. Он сказал:

— Вам следовало бы попытать счастья у Лонни Квинна, доктор. Он легче поддается на провокации.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — засмеялся я, показывая, что понял его. — Ведь Квинн сейчас на вахте.

— А я, — сказал Адамс, — собираюсь сменить его.

Он направился к выходу, но, когда открывал дверь, взглянул на меня через плечо.

— Однако, — заметил он, — посмотрим, что вы скажете о Завтраке Номер 360.

Дверь закрылась за ним. В его голосе не было заметно каких-то необычных интонаций, и я не был уверен, что мне сказали то, о чем я хотел узнать, пока не заметил выражение лица Джерри Фармана. Он смотрел вслед Адамсу широко открытыми от удивления глазами.

— Нечто из ряда вон выходящее, доктор! — Теперь он глядел на меня. — Никогда бы не подумал, что он проговорится именно вам!

Итак, мне сказали, что нам осталось лететь всего лишь три дня!

Я поспешил покончить с завтраком и отправился в свой кабинет. У меня был час свободного времени перед дежурством в лазарете, и мне хотелось побыть наедине с собой, подумать. Я запер дверь, снял свою форменную блузу, сел на край кровати, закурил сигарету и дал волю своим мыслям идти любым путем, каким только им заблагорассудится. Большинство мыслей — тех, что были об окончания путешествия, — оказались хорошими. Другие — о том, через что мы должны были пройти, прежде чем закончится путешествие, — плохими, тяжелыми. Я поймал себя на том, что пытался установить равновесие между сильным волнением в предвкушении высадки на неизвестной планете и своим ужасом перед тяжким испытанием в момент уменьшения скорости, которое мы должны пройти, прежде чем войдем в то, что Квинн и другие называли Системным Полем Индукции, или просто Полем Индукции. На жаргоне межпланетной команды период ускорения назывался «Джиг» (движение толчками), а период уменьшения скорости — «Джэг» (опьянение). Когда я вспоминал о том, что испытывал, проходя через первый период, одна только мысль о втором периоде, казалось, превращала мои кости в воду. Особенно после того, что я успел «выудить» у других. «Джэг» считался труднейшим из этих двух периодов.

Мои весы перетягивали в худшую сторону, и с каждой минутой я все больше и больше трусил. Подчиняясь какому-то внезапному импульсу, я встал с кровати, подошел к противоположной стене и нажал выключатель внешнего обзора. Это было во второй раз за весь год путешествия. После первого раза я поклялся себе, что никогда не сделаю этого снова. Во всяком случае, добровольно. Ибо, то, что случилось со мной тогда, было ужасным. Это не было похожим на страх, который я испытывал, скажем, перед «Джэгом», но и не лучше. Это была тошнота, но Тошнота с большой буквы. «Пространственная болезнь» — так называли ее мои мальчики, многие из которых тоже испытывали ее в начале своей космической карьеры, — и я не хотел, чтобы у меня были причины еще раз почувствовать ее.

Однако теперь эти причины были. Во-первых, я радовался, что путешествие подходило к концу и мы снова оказывались вне Пространства. А, во-вторых, предстоящий «Джэг» так ужасал меня, что уже ничто другое не казалось страшным.

Экран внешнего обзора стал мутнеть, потемнел, потом начал пульсировать внутренним светом, постепенно становясь все ярче… Свет исчез — и экран стал похож на окно, будто двойной корпус корабля за ним каким-то образом растворился.

А за окном был Мрак. Не похожий сколько-нибудь на мрак Земли или какой-либо другой планеты. Мрак ужасающей бесконечности Небытия… Даже хуже: это было Небытие в движении. Впечатление, что корабль был неподвижным, усиливалось до уверенности, потому что само Небытие, казалось, неслось с головокружительной быстротой, пролетало мимо с шумом и свистом на невероятной скорости…

Я знаю, что мои слова, если вы проанализируете их, не передают нужного ощущения, но это единственный способ, которым я могу описать, на что это было похоже.

Читать дальше