Вячеслав Лавров - Встречи на болоте

Мысли Сола вернулись к тому, что происходило в тренировочном зале. Первое занятие было очень необычным: группе предложили, в течение всех трёх часов, выполнять разные несложные упражнения, физические и умственные, в отсутствие индивидуальной оболочки.

Пытаясь смоделировать человеческую душу, учёные потерпели поражение, но сделали несколько удивительных открытий. Самым значительным из них было открытие нового поля, обладающего несколькими замечательными свойствами. Во-первых, его можно было программировать как компьютер, что сразу же дало толчок образованию секты, считающей людей биороботами, созданными высшей разумной расой. Во — вторых, оно могло свободно проходить через почти любое материальное тело или поле, за исключением нескольких, очень специфических, или располагаться внутри. Но главное, с ним мог контактировать мозг человека и его организм, что и дало возможность в итоге создать для каждого человека индивидуальную оболочку, которая была с ним с первых минут его существования и всю жизнь, защищая и помогая. Оболочка стала как бы вторым «я» человека, поэтому для всех это задание стало нелёгким испытанием.

— Что ты почувствовал, когда убрали оболочку? — прервала Пай наконец затянувшееся молчание.

— Голым, — ответил Сол, не задумываясь, — даже не голым, а каким-то вывернутым наизнанку перед всеми.

— Похоже, — немного подумав, согласно кивнула она головой. —

Настолько сильно чувство незащищенности, что даже знакомых тебе людей воспринимаешь с опаской и всё время ждёшь подвоха.

Они опять ненадолго замолчали, вспоминая своё первое занятие.

— Как натуралы живут без оболочки?! — Пай тяжело вздохнула.

— Я всегда считал, что у них не все дома. Да и сколько их осталось?! — Сол поднялся и пошёл за новой порцией напитка.

— Не скажи, — Пай допила сок и протянула ему свой стакан. — Сейчас это входит в моду, и многие после школы идут к ним.

— Как приходят — так и уйдут, хлебнув реальности, да и мода — дама не постоянная, — тут Сол уже на выходе обернулся к своей собеседнице. — Слушай, а не перекусить ли нам!? Здесь классно готовят.

— Откуда ты знаешь? У тебя что, были деньги обедать тут?

— Конечно, нет. Но сейчас они нам и не нужны. Ты забыла, что на территории Клуба для нас теперь всё бесплатно?

— Точно. Гулять — так гулять! Захвати и бутылочку «Радина», — Пай улыбнулась, в одно мгновенье разгладились так не шедшие ей морщинки на лбу, и лицо снова приняло привычный жизнерадостный вид.

— Знаешь, что я подумал, — сказал Сол, появляясь на балконе с сервировочным столиком, уставленным посудой, — а ведь в этом что-то есть. Если мы научимся доверять друг другу без оболочки, то это сплотит группу сильней, чем месяцы простого общения.

Сол знал, что Пай — вегетерианка, поэтому не стал потакать своим слабостям, и себе тоже не взял ничего мясного.

Разлив по бокалам в меру охлаждённое вино он уселся в кресло и с наслаждением стал пить небольшими глотками этот дорогой напиток, о котором раньше только слышал.

От тарелки с тушёными овощами вдруг потянуло жареной рыбой, и не успел Сол удивиться, как действительность снова стала разрушаться, краски побледнели, сквозь балконные перила проступили никелированные шары кровати, и громкий Катин голос разметал остатки сна. Пришлось вставать, преодолевая сладостную отпускную лень.

Встают в деревне рано — это аксиома, которую знают все. Но годы советской власти почти уничтожили древний уклад жизни. Только в последнее время Веретье, скинутое со всех балансов за нерентабельностью и живущее натуральным хозяйством, стало постепенно возвращаться к естественному распорядку. У меня своего хозяйства нет, поэтому встал я около двенадцати. Произошло это только потому, что Тётькатя (так одним словом её называла в детстве моя дочь — да и пошло…) поджарила карася с лучком и картошечкой и не могла позволить ему остыть.

День начинался так, как я и мечтал всего три дня назад в своей московской квартире. Да, да! Три дня назад жизнь была легка и вполне прогнозируема — я собирался в отпуск. Сборы протекали быстро и слаженно. Ехал в деревню на всё лето во второй раз, поэтому, как мне казалось, мог предвидеть всё и знал, что там понадобится.

В прошлом году, разменяв шестой десяток и не видя перспектив для учёного-физика в современном сумасшедшем и прагматичном мире, я ушел на пенсию, и теперь был совсем свободен. С женой давно развёлся, дочь с мужем, молодым и перспективным программистом, уже шесть лет жила в Бостоне и в Россию приезжала всего один раз в два года назад проведать родителей и показать им внуков, двух очень серьёзных мужичков пяти и трёх лет, говорящих по-русски с американским акцентом. Поскольку на российскую пенсию достойно жить нельзя, этой зимой подрабатывал у племянника, владельца небольшой компьютерной компании, благо мозгов для освоения компьютеров и серверов пока хватало. Артём очень хотел привлечь меня к работе в фирме на более постоянной основе, хорошо иметь умного, а главное стопроцентно надёжного человека за спиной, но я уже хлебнул свободы и не имел желания включаться в эти гонки.

И вот уже второе лето я проводил в деревне у своей двоюродной сестры. Катя жила одна: муж умер, проиграв борьбу зелёному змию, а дети уехали в город и приезжали очень редко — уж очень в глухом месте была деревня Веретье. Говорят, что где-то в местных болотах застряли сначала татары по дороге на Псков и Новгород, а потом тевтонские рыцари; поэтому, прежде чем ехать, я выждал, пока хорошая погода продержится три дня: тогда шансы проехать в деревню на Ниве, без помощи трактора, стали очень высокими.

Волоколамское шоссе — наименование, данное судорожно спешащей технической цивилизацией, а я никуда не спешил и мог позволить себе другое — «Волоколамская дорога». После этого пропадала необходимость обгонять грузовики, выслеживать гаишника на горизонте, и наступало то умиротворение, которое чувствует человек в первые минуты освобождения из неволи.

Названия пролетающих мимо городков и деревень — Нахабино, Истра, Земцы, Торопец, Кунья, — как бы вышли из древнерусской летописи, и создавали атмосферу сказки.

Дальше по шоссе, в Псковской области жила моя сестра — всё, что осталось от нашей дружной семьи. Отец сёстры и я родились здесь, а семья матери приехала из Ленинграда, поэтому её так и звали — Питерская. Но главная цель моей поездки — маленькая деревня с красивым именем — Веретье.

Поворот на Веретье — это конец дороги в прямом смысле этого слова. Те двенадцать километров, что нужно было ещё проехать до деревни, мог назвать дорогой только оптимист или тракторист.