Геннадий Прашкевич - Русский струльдбруг (сборник)

«Школа переводов с неандертальского еще не создана, – пишет «переводчик». – Известны отдельные попытки. Их немного. При этом замечено, что история мирового искусства ничуть не похожа на гигантскую лестницу, упрямо ведущую ввысь, на лестницу, каждая ступень которой все более и более высока и совершенна, – нет, история мирового искусства это, скорее, горная цепь, отдельные снежные вершины которой и образуют единую, невероятную по красоте и необычности панораму.

Но и самые большие вершины не могут устоять перед временем. Силы природы и социальные катаклизмы постоянно вмешиваются в жизнь искусства. Многие вершины, казавшиеся людям вечными, известны сейчас только по позднейшим смутным перерисовкам, по отголоскам чудовищно архаичных мифов, другие вообще забыты безвозвратно; что же касается неандертальских шедевров, они сохранились только как фрагменты. Полную картину воссоздать трудно, практически невозможно. Но время от времени мы находим пещеры с потрясающими наскальными рисунками, следы каких-то доисторических сооружений, обломки странных орудий. Там, где единый каменный рассказ разорван, где нет никакой возможности восстановить утерянное, мы пытаемся заполнять лакуны более поздними фрагментами мирового искусства, совпадающими с первоосновой по интонации. Это в природе человека. Это очищает от скверны. Это подчеркивает его скрытую суть».

Порой Геннадия Прашкевича упрекают в том, что он чрезмерно увлекается постмодернистской бессюжетностью и хаотичным нагромождением событийных отпечатков, якобы слабо между собой связанных. На самом деле абсолютно все его произведения жестко структурированы и безупречно внутренне логичны. Конечно, не всегда эта логика лежит на поверхности, не все реминисценции прочитываются с наскока, но автор уверен, что его читатели – люди знающие и думающие. Да и кто сказал, что чтение – это чисто развлекательный процесс?

Очень трудно однозначно идентифицировать жанр произведений Геннадия Прашкевича. Он часто сочетает, казалось бы, несочетаемое. Прекрасный страшный мир, населенный обожаемыми автором «уродами» и пересыпанной поэтическими цитатами, назван строкой из Блока («Дыша духами и туманами»); бесчеловечность и сладостность естества заполняют «Божественную комедию»; божественное произрастание грядущего из такой обыденной и такой трагической повседневности – в повести «Нет плохих новостей из Сиккима». Работая над фантастическим романом «Дэдо» (в первом варианте – «Царь-Ужас»), Геннадий Прашкевич опирался на реальные факты. Амедео Модильяни, Анна Ахматова, марсовый матрос Юшин, единственный оставшийся в живых с броненосца «Орел», потопленного японцами в Цусимском сражении, – персонажи эти не придуманы, как не придуманы и Семен Михайлович Буденный, и сосланные в Заполярье московские евреи-радиолюбители, и фашистские асы.

Один из самых значительных научно-фантастических романов Геннадия Прашкевича – футурологическая утопия «Кормчая книга» (2004). Кормчими книгами назывались на Руси в XIII веке сборники церковных и светских законов, а «Кормчая книга» Прашкевича – своеобразный свод законов грядущего. Писатель внимательно всматривается в историю человечества, пытается прогнозировать развитие мирового социума, говорит о возможных глобальных переменах, опираясь на открытый героем «Кормчей книги» закон исторической спирали , в сущности, еще один вариант теории прогресса …

Логика, воображение, смелость.

«С кем сравнить Геннадия Прашкевича? – спрашивал Борис Стругацкий. – Не с кем. Я бы рискнул добавить: со времен Ивана Антоновича Ефремова – не с кем. Иногда кажется, что он знает все, – и может тоже все. Исторический роман в лучших традициях Тынянова или Чапыгина? Может. Доказано. Антиутопию самого современного колера и стиля? Пожалуйста. Этнографический этюд о странном житье-бытье северных людей – легко, на одном дыхании и хоть сейчас для Параджанова. Палеонтологические какие-нибудь очерки? Без проблем! Фантастический детектив? Ради бога! (И отнести его в «Полдень», и там его оторвут с руками и пустят с колес в ближайший же номер). Многообразен, многознающ, многоталантлив, многоопытен – с кем можно сравнить его сегодня? И не надо сравнивать, пустое это занятие, – надо просто читать его и перечитывать».

Наверное, так оно и есть.

«Берега Ангариды: палеозойское время в истории сибирского материка» – книга, написанная с известным палеонтологом Е. А. Елкиным, роман загадочного Бруно Травена «Корабль мертвых», переведенный Прашкевичем, «Самые знаменитые ученые России», «Самые знаменитые поэты России», «Путь на карнавал. История любви и жизни художника» – о трагически погибшем в 2004 году санкт-петербургском скульпторе Арсене Аветисяне, историко-авантюрный роман «Тайный брат» – о взятии Константинополя крестоносцами; поэтические сборники, детективы, творческие биографии Герберта Уэллса, братьев Стругацких, Жюля Верна, Рэя Брэдбери, Станислава Лема, Д. Р. Р. Толкина…

А еще «Красный сфинкс».

История русской и советской фантастики.

О фантастике писали в свое время Анатолий Бритиков, Виталий Бугров, Георгий Гуревич, Кир Булычев, Всеволод Ревич, другие авторы. Но их интересовали главным образом судьба научно-фантастических идеи, сюжеты и образы, а Геннадия Прашкевича интересуют личности, их конкретные судьбы. «Русская фантастика, – указывает он, – началась не с Осипа Сенковского и не с князя Владимира Одоевского, но именно они, а с ними Алексей Константинович Толстой, определили все ее дальнейшие направления – и сказочное, и мистическое, и фэнтезийное, и научно-фантастическое, и альтернативно-историческое. Боевик, триллер, роман катастроф – все намечено в работах великой тройки. За ними, на мой взгляд, уже никто не находил каких-то принципиально новых путей. В XIX и в XX веках в литературе работали чрезвычайно талантливые авторы, но все равно машину завели Сенковский, Одоевский и А. К. Толстой. Ну, а дальше пошел литературный процесс, в котором гении соседствовали с талантами: Николай Гоголь, Константин Аксаков, Валерий Брюсов, Алексей Н. Толстой, К. Э. Циолковский, Михаил Булгаков, Александр Беляев, Иван Ефремов, братья Стругацкие…» Материалы, извлеченные из государственных и литературных архивов, из архивов НКВД и МГБ (в этом Прашкевичу помог его покойный друг – замечательный магаданский писатель Александр Бирюков) позволили по-новому осветить жизнь и творчество Александра Чаянова, Бруно Ясенского, Сергея Буданцева, Вивиана Итина, Андрея Платонова, Вячеслава Пальмана, Сергея Снегова и многих других, погибших в сталинских лагерях или прошедших через эти лагеря.

«Мы интересны друг другу своими глубинными мыслями, своим опытом, которые, как правило, часто не пересекаются с мыслями и опытом других людей, – писал Геннадий Прашкевич. – Это относится и к творчеству. Что тебе Богом дано, то и реализуешь. Но есть в литературе одна странная составляющая, без которой ничего истинного быть не может. Это чувство вины . Я имею в виду, что каждый из нас, проживая жизнь, обязательно кого-то обижает, что-то не успевает доделать, совершает поступки, которые потом будут болезненно мучить. Это может никогда не выйти в книгу, в действие, это может умереть у тебя в подсознании и никто не узнает о твоих переживаниях, но они есть у каждого. Если в то время, когда ты описываешь какого-то человека, его движения, характер, в тебе не колыхнется твое собственное, это будет пусто, малоинтересно».