Юрий Шушкевич - Вексель Судьбы (книга первая)

-- Срок действия моего служебного загранпаспорта не истёк, визы на въезд в СССР для совграждан давно отменены, что тогда вас не устраивает? -- продолжил я свой натиск.

-- Но сами знаете, военное положение... Опасность шпионов, диверсантов...

-- Вам следует поискать шпионов в других местах. Согласитесь, что это просто глупо полагать, что немецкому шпиону могло прийти в голову ехать в СССР на эсминце наших союзников, которые воюют с Гитлером значительно дольше нас. Куда проще было бы перейти линию фронта, тем более что она у нас приближается с каждым днём!

Капитан госбезопасности буквально вперился в меня выпученными глазами, а лицо его начало краснеть. Было видно, что он в принципе не допускал, что задержанные могут разговаривать с ним в подобный манере, и ему становилось не по себе. С другой стороны, перед ним стоял, как я ненароком подслушал слетевшее с уст охранника выражение, "столичный тип", пока что никем не разоблачённый и не осуждённый, от которого, если что окажется не так, можно было и схлопотать по фуражке.

Я же принял решение идти до конца и в открытую объявил, что являюсь советским нелегалом, возвращающимся из фашистской Германии с информацией исключительной, стратегической важности, которую с нетерпением ждут в Москве и от которой зависит весьма многое.

-- Понимаю, -- пропыхтел в ответ капитан, -- но почему я должен вам верить?

-- Потому, -- ответил я, выкладывая ему на стол свои германский и шведский паспорта, -- что фашистский разведчик не преминул бы от всего этого освободиться!

-- А почему вы не могли передать свою информацию по обычным каналам?

-- По каким это обычным? Телеграммой с берлинского почтамта, что ли?

Капитан на миг замялся, однако вновь начал что-то бормотать насчёт военной обстановки и предосторожностей.

-- Знаете что, -- сказал я тогда, -- я вижу, что вам здесь в тылу пока трудно понять, что происходит на фронтах. Позвольте в таком случае вас заверить, что как только в Москве поймут, по чьей вине добытые мной стратегические сведения задерживаются уже третьи сутки, у вас очень скоро появится возможность оценить их важность на передовой. Или в тыловых частях другого рода. Поэтому будьте любезны -- предоставьте мне возможность выехать в столицу с любым сопровождением! Я обещаю, что в этом случае о вас там услышат только слова благодарности!

Мой план сработал идеально, и тем же вечером меня доставили на железнодорожную станцию, где находился прицепленный к товарному эшелону вагон для перевозки заключённых. Вагон возвращался пустым в городок с названием Котлас, откуда в нём, по-видимому, накануне доставили сюда группу лагерников. Перед отгороженной решёткой секцией, в которую не хотелось заглядывать, в вагоне имелись два нормальных купе, в одном из которых вместе с четырьмя вооружёнными охранниками я и выехал из Архангельска.

При всей двусмысленности моего положения, в глазах этих конвоиров, возвращавшихся в Котлас, я являлся просто добрым попутчиком. Как только состав тронулся, они угостили меня хлебом с окаменевшей колбасой и разлили из армейской фляги спирт, который мне пришлось пить в неразбавленном виде. За сутки с лишним пути я услышал от них огромное количество советских новостей и слухов -- один хуже другого, из-за чего меня даже стали одолевать сомнения по поводу правильности моего решения вернуться в Россию.

2/XI-1941

Ещё в Архангельске меня предупредили, что вагон проследует по новой ветке Севжелдорстроя на Котлас, и чтобы не потерять курс на Москву, на станции Коноша мне надлежит сойти и обратиться к тамошнему начальнику какого-то "особого пункта".

Распрощавшись со своими спутниками, я сошёл в названном месте и отправился на поиски нужного учреждения. Разыскать его оказалось делом нехитрым -- "особый пункт" располагался в просторном двухэтажном деревянном бараке вместе с райотделом НКВД, телеграфной станцией, ЗАГСом и похоронной контрой.

Оказывается, местные чекисты поработали на славу -- здесь меня не только ждали, но даже уже и получили обо мне некоторые сведения из Москвы: я увидел, как здешний начальник, молодой старший лейтенант с перекошенным по причине какой-то травмы лицом -- отчего на нём постоянно присутствовала гримаса равнодушной угрюмости, -- уяснив, кто стоит перед ним, сразу же извлёк из сейфа и разложил на столе несколько депеш и странного вида лист рулонной бумаги с тёмным размытым изображением.

Присмотревшись повнимательнее, я понял, что странный рулон представляет собой фототелеграмму, с помощью которой в эту глушь с Лубянки переслали фотоизображение человека, именем которого я представлялся.

К счастью, фотопортрёт Матвея Розена дошёл сюда по проводам столь тёмным и размытым, что с известной долей погрешности любой мужчина мог бы за него сойти.

Значительно хуже было то, что в депешах содержались подробности ориентировки по моему персонажу, которых я знать не мог.

Я заявил, что срочно нуждаюсь в проездных документах и транспорте до Москвы, на что мне было велено повременить и ответить по "ряду пунктов".

Началась внешне спокойная, однако достаточно напряжённая беседа, которая на самом деле была допросом. Я старался вести разговор уверенно и бойко, и сначала мне везло: формулировки, которые я использовал для ответов на вопросы о родственниках и о странах своей закордонной службы, было трудно оспорить. Правда, с местом рождения вышла осечка: я сказал, что родился в Москве, в то время как товарищ Розен по документам был уроженцем Гомеля. Лейтенант побледнел и уже изготовился обрушиться на меня -- однако я сумел выкрутился, сообщив, что в силу особенностей профессии имею две метрики.

Когда мне был задан "секретный" вопрос о курирующеё меня "инстанции", я ответил чистую правду -- всё, что знал о своём начальстве по состоянию, имевшему место несколько лет назад. Правильное произнесение мною названий главка и его отделов однозначно подтверждали мою причастность к главной советский спецслужбе и я уже был готов торжествующе взглянуть на своего мучителя, как тот попросил меня озвучить фамилию куратора.

Я самонадеянно назвал фамилию руководителя иностранного отдела Слуцкого, благодаря которому началось моё сотрудничество с советской разведкой, и был уверен, что после этого провинциальный инквизитор от меня отстанет.

Однако в ответ я услышал, что "товарищ Слуцкий давно умер", после чего прозвучало требование сообщить, с кем я взаимодействовал после.

-- Знаете ли, товарищ, -- возразил я достаточно дружелюбно, -- вообще-то я не имею права называть фамилии своих фактических кураторов. Эта информация -- секретная и разглашению не подлежит.

-- Правильно, -- отвечал начальник. -- Лично мне всё равно. Но у меня имеется инструкция получить от вас разъяснения, -- и с этими словами он поднял со стола и потряс передо мной телеграммой.