Джек Вэнс - Эмфирио

«Нет, конечно. Ничего такого я не делала», — пристально посмотрев на него, Флора прекратила разговор.

Еще месяц они блуждали с места на место — по пыльной Абиссинии, где алоэ тянулись навстречу беспощадному Солнцу, плавящему асфальт, по оливковым рощам Сардинии, где цвели золотистые асфодели, в туманных сумерках готической Северной Европы.

Однажды, в Дублине, Гил заметил плакат, заставивший его остановиться и подойти поближе:

«Оригинальные перипатетические аттракционы Шпанбруса!

Чудесная трансгалактическая фантасмагория!

Леденящие кровь вопли вакханид с планеты Маупте!

Шутовские трюки и ужимки марионеток Холькервойда!

Аутентичные зловония двадцати четырех планет!

И многое другое! И многое, многое другое!

В парке Кастейна — спешите! Только одну неделю!»

Флору мало интересовали балаганы, но Гил настоял на том, чтобы они немедленно отправились в парк Кастейна — чем вызвал у нее такое же искреннее недоумение, какое у него вызывали многие ее причуды. Гил объяснил ей, что видел это представление в детстве, но больше ничего говорить не стал.

В парке, под сенью гигантских дубов, пестрели весело раскрашенные щиты и афиши, разносились звуки шарманок и выкрики зазывал — картина, знакомая Гилу с первого взгляда. Он нашел театр Холькервойда и вытерпел довольно посредственное варьете. Марионетки пищали и кувыркались, распевая комические куплеты и пародируя местных знаменитостей, после чего группа марионеток-паяцев в гротескных костюмах исполнила несколько фарсов.

Как только спектакль закончился, Гил оставил скучающую, но не возражающую Флору на скамье зрительного зала и направился к полотняной шторе справа от эстрады — вполне вероятно, что это была та самая штора, за которую он когда-то просунул голову. Гил подавил желание обернуться и посмотреть — не сидит ли позади Амианте? Гил отодвинул штору. За ней — так, будто он не сходил с места все эти годы — сидел и починял какой-то реквизит кукольник Холькервойд.

Холькервойд постарел: кожа его поблекла, губы запали, слегка обнажились пожелтевшие зубы. Но он сохранил прежнюю остроту зрения. Заметив Гила, он прервался и наклонил голову набок: «Я вас слушаю?»

«Мы встречались раньше».

«Я знаю», — самым обыденным тоном отозвался кукольник. Отвернувшись, он почесал нос зачерствевшей костяшкой пальца: «Кого только я не видел, где только не побывал! Трудно все это расставить по местам... Да-да, припоминаю. Мы виделись давным-давно, на далекой планете — скажем так, в паршивой дыре на краю Галактики. Хальма, так она называлась. Над ней — бронзовая луна Дамар, где я покупаю марионеток».

«У вас завидная память! Мне тогда было семь лет».

Холькервойд улыбнулся, покачал головой: «Как сейчас вижу: серьезный паренек, озадаченный устройством мира. Ты приходил с отцом. Где он?»

«Умер».

Кукольник кивнул с таким выражением, будто не ожидал иного ответа: «И как идут твои дела? Надо полагать, неплохо — отправиться в такую даль из Амброя влетает в копеечку».

«Неплохо. Мне не дает покоя один вопрос, уже много лет. Тогда, в Амброе, вы ставили пьесу о легендарном Эмфирио. И в этой пьесе казнили одну из марионеток».

Холькервойд пожал плечами и вернулся к починке декорации: «Марионетки со временем становятся бесполезны. Начинают осознавать окружающий мир, догадываться о действительном положении вещей. Капризничают, нервничают, перестают слушаться. Их приходится ликвидировать, чтобы вредные настроения не передавались всей труппе».

Гил поморщился: «Значит, незаменимых марионеток нет?»

«Они сравнительно дешевы. Но мне, как видишь, приходится считать каждую копейку, а дамаряне — пронырливые твари, барышники без стыда и совести. Во всей Вселенной их привлекает только одно — звон валюты! Они нежатся себе в подземных дворцах, а я ворочаюсь на раскладушке в палатке, просыпаясь от каждого шороха». Холькервойд вдруг разволновался и стал размахивать куском декорации: «Нет чтобы снизить цены и обойтись разок без какой-нибудь драгоценной побрякушки! Все мои увещевания напрасны — как об стену горох! Хочешь еще раз посмотреть «Легенду об Эмфирио»? Самое время! У меня в труппе одна кукла начинает слишком много думать о себе. И о других. Я ей и выговор делал, и предупреждал — ничего не помогает. Вместо того, чтобы исполнять роль, подходит к софитам на самый край сцены и разглядывает зрителей».

«Нет, спасибо, — пробормотал Гил и попятился к шторе. — Что ж, позвольте снова попрощаться с вами — наверное, в последний раз».

Холькервойд небрежно махнул рукой: «Может быть, мы еще встретимся — хотя, скорее всего, нет. Время бежит, годы проходят. В одно прекрасное утро я не проснусь, и марионетки станут бегать по моему трупу, заглядывать мне в разинутый рот и дергать меня за уши...»

Вернувшись в отель «Черный лебедь», Гил и Флора сидели в салуне на первом этаже. Гил мрачно уставился в бокал с вином. Флора несколько раз пыталась с ним заговорить, но мысли Гила витали далеко — за скоплением Мирабилис. Он односложно отвечал на вопросы: в золотистой глубине вина ему чудился старый узкий дом на Ондл-сквере. Ему слышался глуховатый голос Амианте, скрип стамесок по дереву, шелест стружки. Он чувствовал прикосновения тусклого родного солнца, порывы ветра над грязевыми отмелями в устье Инцзе, чуял запахи рыбацких причалов Нобиле и Фёльгера, воображал, что лезет вверх по каркасу вашмонтской вышки к заоблачной келье над руинами старого города...

Гил тосковал по дому — хотя Амброй не вызывал у него никаких иллюзий, а дом на Ондл-сквере, конечно, уже отдали кому-то другому. Размышляя об унижении, которому подвергли Амианте, о его тщетной смерти, Гил почувствовал такую горечь, что поспешил смыть ее, опрокинув бокал. Вино кончилось. Чувствуя настроение Гила, официант в белом переднике поспешил принести еще графин.

Флора поднялась на ноги, посмотрела на Гила пару секунд и, не говоря ни слова, удалилась.

Гил вспомнил свое «изгнание» — надвигающийся бетонный поршень, разлетающиеся в пыль кирпичи, бесконечное ожидание лежа плашмя на стене в сгущающихся сумерках пустыни. Может быть, он заслужил такое наказание? В конце концов, он участвовал в захвате звездолета. Но разве экспроприация звездолета не была, в свою очередь, заслуженной? Разве лорды не использовали Буамарк — или подставное лицо Буамарка, кооператив «Тюрибль» — обманывая иждивенцев, подвергая их грабежу и бесчеловечной эксплуатации? Гил хмурился и прихлебывал вино, пытаясь придумать какой-нибудь способ довести происходящее до сведения иждивенцев, заставить их осознать свое положение. На гильдии надеяться было бесполезно — они закоснели в традициях и, даже если не любили лордов, просто не знали ничего лучшего. Номенклатура социального обеспечения служила исправителям верой и правдой, получая привилегии и дополнительные подачки.