Николай Басов - Место отсчета

Пестеля, привыкшего к исследованиям самых разных тварей, эта работа ничуть не поразила, на что втайне Ростик все-таки надеялся. Биолог с самого начала пытался прокомментировать не совсем привычную, по его мнению, жирафью анатомию, но скоро умолк — слишком много оказалось работы. К полудню следующего дня, как и было договорено, приехал караван тех же машин. Только теперь помимо шоферов в кабинах сидело по автоматчику. Они пояснили:

— Прошлый раз на машины пытались напасть крупные пернатые... Никто их даже разглядеть толком не успел.

— Крупные пернатые? — заинтересовался Пестель. — Это же новый вид!

— Новый или старый — не важно. — Охранник поиграл автоматом так, как этого никогда не сделал бы опытный солдат. — Пусть только попробуют сунуться, мигом узнают...

Квадратный молча оценил боевые навыки новобранцев, усмехнулся и стал командовать погрузкой еще более решительно.

На этот раз людей было больше, и управились куда скорее, чем прошлый раз. Закончив работу, кто-то из перевозчиков передал новость — это последняя их поездка. С самого верха, то есть от Председателя Рымолова, пришел приказ экономить горючее.

Ростик обменялся понимающим взглядом с Пестелем. Но в общем, он не возражал, последний — значит, последний. Чище будут и больше земель объедут.

Посоветовав шоферам получше рассматривать пернатых, если с ними еще раз столкнутся, а не лететь прочь, забыв даже оглядываться, старшина скомандовал разведчикам трогаться дальше. Так обе группы и разъехались — одна назад, в город, а вторая — на юг. На таинственный, далекий, манящий юг — обещающий открытия, впрочем, как и вся эта земля.

Выглядели они все довольно экзотично — глухие доспехи, автоматы, подсумки, недлинные, но такие нелегкие мечи, тяжелые шлемы, как правило помещенные на переднюю луку седла, но иногда водружаемые и на голову, арбалеты, отбитые у насекомых, колчаны стрел и сумки, сумки... Лошади, потряхивая хвостами и гривами, мерно перебирали ногами. В движении лошадиных крупов было больше памяти о тысячелетиях, чем во всех томах по истории. Только было это на Земле, в неимоверной дали и, может быть, даже в иные времена.

В последние пару дней Ростик обнаружил, что он стал слышать дальше и более понятливо, более осмысленно, легко представляя себе причину почти каждого звука. Зато, опять же, он как бы и не слышал позвякивания удил его отряда, топота лошадей, скрипа и похлопывания их амуниции... Это стало привычным, как раньше привычным казался треск автомобильных двигателей на улице, треньканье трамваев, почти постоянное попискивание радио — особенно у них в доме.

Пестель оглянулся назад, на пройденный путь, достал карту, которую еще Ростик рисовал, и попытался, не слезая с лошади, на ходу, в ней что-то подправить. Ростик подъехал ближе. Пестель перехватил его взгляд.

— Хочу показать, что местность все время поднимается.

— Откуда ты знаешь? — спросил Квадратный, не оглядываясь.

— Ручьи быстрее бегут, камешки скатываются в одну сторону.

— Молодец, заметил. — Старшина снял шлем, вытер пот. — Я тоже думаю, что мы определенно забираемся на какую-то хребтину, только... Жаль, тут компасы не действуют.

— Не знаю, как вы, ребята, — отозвался Ростик, — а я заметил эту хребтину уже как добрые полдня.

— Что ты видишь?

— Во-первых, я не вижу дали, а нечто темное, значит, тут стоит как ширма некая возвышенность. Во-вторых, сам смотри — видишь, на серой полосе виднеется темное пятно? Это и есть горка, куда мы направляемся. Я думал, ты сознательно держишь это направление.

Старшина недоверчиво хмыкнул, потом взял из рук Ростика бинокль, обозрел окрестности, вернул.

— Вообще-то тебе и возвращать его не следует, ты и без бинокля ориентируешься.

— Что, правда горка? — заинтересовался Пестель.

— Еще какая, — подтвердил старшина. — Теперь, когда он на нее показал, даже странно, как я раньше... Вот с нее-то и попробуем осмотреться.

— Она здорово выше соседних? — все допытывался Пестель, не выпуская карты из рук.

— Не очень, — отозвался Ростик. — Но выше — это главное.

Пестель зачиркал в своем блокноте, поглядывая по сторонам. Потом проговорил с заметной гордостью:

— А городской шар еще виден. Подумать только, за сто пятьдесят километров...

— Ты уверен? — спросил старшина.

— Ну в чем тут можно быть уверенным? — запереживал вслух Пестель.

— Я тоже думаю, что сто пятьдесят, — вмешался Ростик. Рискуя вывихнуть себе шею, он повернулся назад, ничего не увидел, повел глазами влево-вправо и наконец нашел — бледный, едва видимый рефлексик ненормально белесого света. Горящий на самом краю серого неба и бесконечной отсюда, плоской, как необъятный стол, разноцветной земли.

Старшина тронул лошадь, направив ее вперед, в сторону едва различимого затемнения на мрачной линии горизонта. Они ехали рядышком, в одну линию. Ростик оказался в середине.

Размышляя, будет ли виден в городе их солнечный телеграф на таком расстоянии, Ростик задался вопросом — а не поставить ли натурный эксперимент. Но потом все-таки отказался — это могло изрядно задержать их, главным образом, потому, что захочется снова и снова слать сигнал в Боловск — в надежде поймать ответ. А не меньше, чем попробовать конструкцию Перегуды, хотелось оказаться там, впереди, у темного взгорья.

— Как мы назовем его? — спросил Пестель.

— Кого? — не понял Квадратный.

— Этот холм.

— Ничего себе, холм — это целая гора, — высказался Ростик.

— Предлагаю назвать его Олимпом, — торжественно, словно он стоял на многолюдном заседании какой-нибудь Императорской географической академии, предложил Пестель.

Ростик заподозрил, что именно ради того, чтобы дать парочку-другую названий некоторым из местных природных образований, Пестель и рванул к ним. Он ведь определенно придуривался, когда говорил, что задание получил за сутки до выхода из города... Давно небось стучал во все кабинеты, требовал, просил, умолял, чтобы отпустили, пока не добился своего.

Ростик, прищурившись на ставшем внезапно слишком ярком солнышке, посмотрел на друга. Нет, не ради привилегии давать названия он отправился сюда. Он наслаждался, как только может наслаждаться настоящий исследователь, путешественник в пути. Это сходно с восторгом бродяги, нашедшего новые невиданные горизонты, но лишь сходно, потому что на самом деле коренится еще глубже, проявляется куда более разумно и завладевает человеком гораздо основательнее. Что ни говори, а почти всегда бродяги сходят с дистанции, находят тихий угол, оседают, пригреваются... А эти вот чокнутые — никогда. Они даже путевые журналы пишут или читают написанные другими, чтобы вновь и вновь пережить это упоение дорогой, запахом неизведанности впереди, кратким мигом триумфа, когда возникает возможность дать название горе или речке...