Андрей Столяров - Я - Мышиный король

Самый ближний из них, лицом своим, стянутым акромегалией к подбородку, действительно напоминал крокодила: пористая увлажненная кожа не просыхала даже в мороз, а пальто и заношенный шарф, который обматывал шею, были неопределенного буро-зеленого цвета.

Ужасный это был человек.

Кеф и Борка попытались от него отодвинуться. Но отодвинуться по-настоящему было некуда: люди, прижатые к загородкам, стояли довольно плотно, на них сразу же стали покрикивать, толкая локтями:

- Ну-ну, не топчитесь!..

Пришлось оставаться там, где они стояли.

Двое других, впрочем, были нисколько не лучше: нервный, какой-то испачканный юноша, словно два года не умывавшийся, с волосами, рассыпанными по лацканам кожаной куртки, в непрерывной ухмылке, грызущий спичку за спичкой, вероятно, пытающийся таким образом подавить внутреннее возбуждение, и гораздо более представительный, солидный мужчина, равнодушным лицом своим походящий на чиновника мэрии - в дорогом отороченном мехом пальто, под которым угадывалась не менее представительная фигура.

Он почувствовал взгляд Кефа и Борки и вздернул светлые брови:

- Уроды?..

Юноша сейчас же подсунулся к его уху и, подрагивая от напора чувств, быстро-быстро зашептал что-то, тыча пальцем в их сторону.

У него даже порозовел кончик носа.

Кеф и Борка слегка попятились.

Однако, мужчина, которого называли Сэнсэем, еле заметно покачал головой:

- Не надо...

И тогда нервный юноша с досады ударил себя кулаком по ладони:

- Зря!..

Было видно, что он сильно переживает.

Впрочем, все это тут же ушло куда-то в сторону, потому что Мэр закончил свое выступление и, последний раз кинув в морозное светлое небо что-то вроде: "Единение и согласие"!.. вызвал рокот аплодисментов, которые закипели на площади. Правда, вместе с аплодисментами полетел из толпы и нахальный отчаянный свист, но он просто не обратил на это внимания бодро взмахнул рукой, подавая сигнал, и сейчас же опять посыпались из репродукторов серебряные созвучия клавикордов, а на левой окраине площади - там, где купами тополей начинался от здания с легким шпилем тянущийся почти до реки, казарменный неуютный сквер, закачался и, незаметно для глаза накапливая высоту, величаво поплыл в дымном воздухе синий, с ребрами, как у тыквы, сказочный монгольфьер, и под нижним обрезом его желтела газовая горелка.

Площадь снова, обрадовавшись, взорвалась свистом и аплодисментами.

- Ништя-а-ак!.. - завопил кто-то из гущи повернутых кверху физиономий.

И все слипшееся людское варево, колыхнувшееся от восторга, немедленно подхватило:

- Ур-ра-а-а!..

А гвардейцы вдруг вскинули ружья до уровня подбородка и по чьей-то короткой команде дали в небо отчетливый резкий залп.

- Ба-бах!..

Гулкое протяжное эхо прокатилось по площади.

- Ба-бах!..

Это, по-видимому, была кульминация праздника.

Музыка, во всяком случае, прибавила громкости, а застывший на долю секунды как бы в приветственной, не очень естественной позе Мэр на прощание еще раз взмахнул руками и, по всей вероятности, объяснив что-то Нашему Великому Покровителю, фиолетовая морда которого едва доставала ему до острого подбородка, как обычно, немного сутулясь, вероятно, чтобы уменьшить свой нечеловеческий рост, чрезвычайно целенаправленно, как все, что он делал, побежал вниз по лестнице, прилепившейся к коробке трибуны.

Он, наверное, торопился, потому что его, как всегда, ожидали важные государственные заботы. Но он даже не успел добежать до заурчавшей мотором машины.

Потому что едва он остановился, чтоб не уехать без Нашего Высокого Покровителя, как в толпе, обалденно таращившейся на проплывающий аэростат, совсем рядом с притиснутыми к загородке Кефом и Боркой, раздалось отчаянное:

- Пусти! Руку сломаешь!.. - а затем не менее отчаянное. - Граждане!.. Да посмотрите, что эта гнида делает с человеком!..

Кричал, оказывается, Крокодил.

Он каким-то образом уже оказался за ограждением и теперь, словно припадочный, выламывался в руках ошарашенного милиционера, колотясь о него головой и лягаясь тяжелыми, по-видимому, лыжными шнурованными ботинками.

- Помогите, сограждане!.. Убивают трудящегося человека!..

Он, скорее всего, действительно был припадочный, потому что ужасно, кошмарными психопатическими белками закатывал выпученные глаза, а из мягкого рта, растянувшегося гнилозубым оскалом, вытекали, поблескивая на солнце, висючие липкие слюни.

Впечатление было отталкивающее и одновременно какое-то жалостливое.

- Отпусти больного!.. - сразу же заговорили в толпе.

- Не ломай ему руку!..

- Дубина стоеросовая!..

Тут же за ограждением появился юноша с длинными волосами и, не долго думая, обхватил милиционера сзади, прикрепившись к нему, будто клещ, и всей тяжестью сковывая его движения.

Милиционеру теперь приходилось туго.

Тем более, что, подвигнутые примером юноши, несколько крепких мужчин из толпы тоже начали переваливаться за ограждение - извергая ругательства и явно намереваясь принять участие в драке.

Кефа и Борку, как куклы, были отброшены в сторону.

Ситуация становилась критической.

Видимо, поэтому четверо соседних милиционеров, до того момента, как истуканы, стоявших поодаль, ринулись, выхватывая дубинки, на помощь и, работая ими, а также ботинками и кулаками, энергично отшвырнули напирающую толпу обратно за ограждение - вместе с юношей и истерически всхлипывающим Крокодилом.

Заняло это, наверное, не больше десятка секунд.

Тем не менее, даже такого короткого промежутка времени оказалось достаточно: в оцеплении, пересекающем площадь, образовалась солидная брешь, и в нее, совершенно беззвучно, как тень, огибающая любые предметы, словно выстреленный из пушки, устремился невесть откуда взявшийся человек в грязно-сером брезентовом рабочем комбинезоне.

Он был собранный, невысокий, весь как будто летящий к невидимой, но прекрасной цели, тренированное тело его с легкостью птицы преодолевало препятствия: вот он, как при беге с барьерами, распластавшись по воздуху, перепрыгнул через еще одно, внутреннее ограждение, которое его ни на секунду не задержало, вот он, точно опытный, хладнокровный футбольный игрок увернулся от двух гвардейцев, ринувшихся ему навстречу, вот он быстрым клубком покатился по мостовой, всетаки, вероятно, зацепленный по ноге, брошенной издалека милицейской дубинкой, но, однако, тут же вскочил и как будто с новыми силами помчался к трибуне. Казалось, не было никакой реальной возможности остановить его, он летел без оглядки, словно и в самом деле выброшенный из дула орудия, и даже когда почетная караульная рота, видимо, подготовленная к таким ситуациям и поэтому отреагировавшая достаточно быстро, вдруг рассыпалась, а затем стеной сомкнулась вокруг него, то он не исчез бесследно в этом непробиваемом тройном заслоне, а как будто срикошетировав от него, взвился вверх, баскетбольным прыжком выплескиваясь над головами, и действительно, как умелый баскетболист, окруженный командой противника, длинным точным движением правой руки выбросил по направлению к Нашему Покровителю нечто вроде квадратной жестянки - вдруг вознесшейся к небу и тусклыми, масляными боками блеснувшей на солнце.