Эдмунд Купер - Сомнительная полночь [сборник]

Едва ли стоило нарушать тишину, чтобы обсудить такую мирскую вещь, как несработавшая атомная граната, но упрямство заставило Дайона потребовать объяснений.

— Что случилось? — спросил он лениво, с набитым колбасой ртом. — Кто-то написал на бикфордов шнур?

Леандер, который прекратил смеяться только где-то над Хертфордширом, одарил его великодушной сияющей улыбкой:

— Дорогой мой поборник социальной справедливости, — промурлыкал он, — я воистину люблю тебя.

— Что случилось? — повторил Дайон. — Почему не было взрыва? Почему радиоактивный гриб не вознес политиканов на небеса?

— Ты когда-нибудь видел пурпурную доминанту? — спросил Леандер как бы между прочим.

— Нет. А ты?

— Тоже нет, мой лучший друг. — Леандер рыгнул и налил себе еще крепкого сидра. — Но, может быть, мы будем вознаграждены этим чарующим зрелищем.

Дайон вздохнул:

— Боюсь, что я близок к тому, что меня перепрограммируют.

— Все было сделано только ради чистейшей шутки, — сказал Леандер. — Поверь мне. Только ради чистейшей шутки. Это атомная граната, как ты блестяще догадался, вовсе не была атомной. Убийство, во всяком случае на данном этапе, не входит в наши намерения, — это была всего лишь красящая бомба.

— Что?

— А то. Это была краска, прекрасная краска. Она воздействует непосредственно на пигментацию кожи. Так что все, кто был в парламенте, когда взорвалась граната, будут иметь пурпурные лица и прочие места по крайней мере месяца три. Смех, дорогой мой, самое ужасное оружие. Боюсь, что, прежде чем правительство уйдет в отставку, может случиться несколько временных смертей от разрыва сердца.

Дайон несколько секунд размышлял об этих приятных перспективах, прежде чем до него дошло, что его совершенно безо всякой необходимости прогнали через ад.

— Почему, — спросил он мягко, — никто, особенно ты, клоун, не сказал мне, что не будет никакого массового домицида [46] Слово, произведенное от «доминанта» и «цид», — (лат.) убийство. . Извини за критику, но тогда я спал бы спокойнее.

— Так решило верховное командование, — пожал плечами Леандер.

— Ах да, верховное командование.

— Верховное командование, мой дорогой герой, не имело такого представления о твоем истинном калибре, какое имею я. Они хотели испытать тебя и твою решимость. Они хотели убедиться, что, когда настанет час, ты, не дрогнув, нанесешь настоящий удар за всех сломленных мужчин. Не сомневаюсь, теперь они удовлетворены.

Дайон задумался.

— Что касается моей эгоистичной персоны, — заметил он, помолчав, — я совсем не удовлетворен. И считаю, что на этом этапе могу выйти из рядов Потерянного Легиона с почетом или чем-то вроде этого. Я выполнил все, что от меня требовали. Подвергся риску. То, что смертельная граната оказалась красящей, к делу не относится. Я не имею ни малейшего желания наносить какие-либо последующие удары. Потерянный Легион может убираться к черту. Эта игра больше меня не интересует. Комедия окончена. А теперь, будь любезен, нажми свою кнопку. — Дайон сделал глубокий глоток сидра.

Леандер уставился на него в явном замешательстве, и Дайону это понравилось.

— Я вижу, ты озадачен, — сказал он. — В чем затруднение, дружище? Или ты забыл принести свою табакерку?

Леандер так забылся, что заговорил с набитым датской колбасой ртом.

— Разве ты больше не боишься умереть? — спросил он. Белковый душ сопровождал его слова.

— Поправка. Я постоянно боюсь умереть. Я, возможно, самый распоследний трус в этом деле. Но больше всего, мой дорогой товарищ, я боюсь жить в постоянном страхе смерти. Ты и твой Потерянный Легион слегка вмешались в мои жизненные планы. Как бы то ни было, убив меня, ты утрясешь все самым лучшим образом. Куда, к дьяволу, запропастилась твоя табакерка? Умереть сейчас было бы самое время, поскольку сидр уже кончился.

— Произошел случайный сбой, — извинился Леандер, — я забыл ее принести. Кто мог знать, что, достигнув наивысшей точки — если мне будет позволено выразиться таким высоким слогом, — ты захочешь выйти из игры?

— Ну и великие же стратеги в Потерянном Легионе, — заметил Дайон презрительно. — Несомненно, вы ждали от меня слез благодарности за то, что оставили в живых. Довольно… Я знаю все худшее, на что ты способен, так что возвращайся на базу и сделай это.

— А как насчет будущего человечества?

— Наплевать на него!

— А как насчет пленительной Джуно?

— Также.

— Да, — сказал Леандер задумчиво, — и все же она должна быть.

— Кто должна быть?

— Ахиллесова пята.

— Так найдите ее.

— Найдем, мой дорогой некрофил, найдем. Ты представляешь собой слишком большое вложение капитала, чтобы от тебя легко отказались. Есть способы — должны быть — поставить тебя на колени.

Дайон потянулся и благожелательно посмотрел на своего компаньона:

— Я мог бы убить тебя прямо здесь и сейчас. И тем самым решить все проблемы для нас обоих.

Леандер с любопытством посмотрел на него:

— Почему же ты этого не делаешь?

— По трем идиотским причинам.

— Первая?

— Я дурак.

— Вторая?

— Ты дурак.

— Третья?

— Мужиков и так не хватает. — Дайон встал и потянулся за своим реактивным ранцем. — И, кроме того, мы не должны делать жизнь доминант слишком легкой — или слишком тяжелой. Спасибо за приятное времяпрепровождение. Оно было менее возвышенным, чем первоначально предполагалось, но, несомненно, его последствия вызовут некоторые потрясения… Не звони мне. Я сам тебе позвоню. Если я когда-нибудь буду настолько пьян или буду так скучать, что не придумаю ничего лучшего.

Дайон рванулся со склона холма с таким оглушительным грохотом двигателей, что барабанные перепонки Леандера чуть не лопнули.

На высоте сотни футов он стабилизировался, развернулся на восток и на бреющем полете весело понесся назад в город. Дайон вдруг понял, что начал думать о Лондоне как о доме, и удивился этому.

И тут он вспомнил о Сильфиде. Он хотел ее. Не для любви, не для секса — не ради чего бы то ни было.

За исключением ребенка.

Правительство пало, но пурпурный парламент распущен не был. Виктория, в знак солидарности со своими министрами прошлыми и настоящими, стала носить серебряную маску. Семнадцать жиганов, одиннадцать сквайров, пять доминант и три инфры признались в том, что бросили красящую бомбу. А потом жизнь пошла так, как шла раньше.

Дайону приходила в голову мысль сознаться тоже. Но вероятность того, что его признание может быть воспринято всерьез, пугала не на шутку. Это, несомненно, повлекло бы анализ второй степени, что положило бы конец не только его нерегулярным попыткам писать стихи, но и тем важным открытиям, которые он делал относительно человеческой природы — в основном своей собственной.