Валерий Строкин - Я - Степан Разин

- Водил за собой струги с красным и чёрным бархатом и смущал народ лживыми царевичами и лишённым патриаршего сана Никоном.

- Татарчонок, мой аманат, был царевичем, а на другом струге плавал поп-расстрига. Ох и любил же выпить долгогривый - никогда его трезвым не видел! - усмехнулся я.

Откуда-то из глубин памяти выплыли два лица - толстое, краснощёкое и широкогубое - попа-расстриги и испуганное смуглое личико князька с тёмными, широко раскрытыми глазами. В них было что-то от моей княжны, может потому и возил его с собой... Под Симбирском отпустил обоих. Говорят, попа стрельцы Барятинского бердышами посекли...

- Изменник! - рявкнул боярин. - На святое покусился - на царя, помазанника божьего и святую церковь! Обманывал и вводил в смущение умы людей своей неправдой, преступными прелестными письмами...

- Да хватит орать, гнида! - выкрикнул я.

Лицо боярина перекосила злобная гримаса.

- Крестоотступник! Не зря тебя предали анафеме - гореть тебе вечно в адовом пламени! Знаешь ли ты, сознаёшь ли, сколько по твоей вине пролито невинной крови?!

Царь Алексей Михайлович медленно развернулся и так же молча, как и вошёл, направился к выходу, так ничего и не сказав.

- До встречи в пекле, великий государь! - крикнул я.

Спина царя вздрогнула, но он продолжил свой путь. Князь Одоевский услужливо распахнул перед ним двери пыточной.

- За язык твой поганый! - палач кулаком-обухом ударил по моей голове и в глазах вспыхнули и расцвели алыми брызгами звёзды.

* * *

- Пусть бунтовщик покается и принесёт государю все вины, - услышал я голос князя Одоевского, когда очнулся.

- Допросить с пристрастием?

- Говорят, у вора много злата скрыто - припрятал, злодей!

- Добро надо вернуть, - согласился боярин. - Фролку спросите - его брат сговорчивее будет.

- Трусливее! - подал голос палач.

- К тебе попадёшь, не таким ещё голосом запоёшь, - захихикал рыжебородый дьяк.

- Сегодня на лобном месте помост поставили для воров, - сказал один из помощников палача.

- Завтра обоим голову с плеч! - дьяк довольно потёр руки.

Он оглянулся на меня и, увидев, что я уже открыл глаза и слушаю, спрятал злорадную улыбку:

- Что, Стенька - будешь рассказывать о своём воровстве и есаулах-разбойничках? Молчишь?

- Они все молчат, - задумчиво проговорил Одоевский. - Долгорукий рассказывал, как в Темниковском уезде захватил бунтовщиков, а главарём у них оказалась баба. Алёной назвалась. Долгорукий её на костёр посадил, а она, ведьма, и на огне горела, но молчала. Истинная ведьма!

- Да-а-а! - протянул дьяк и задумчиво посмотрел на свой пояс, где висела его вапница.

- Такой же был и Илья Иванов, - встрял в разговор тучный боярин, сидевший на лавке.

- Много их было, - подтвердил Одоевский и посмотрел на меня: - Скольких людей взбаламутил, сколько крови пролил, антихрист окаянный!

- С вами разве сравнишься?! - отозвался я. - Наслышан я, как вы в Галиче зверствовали, нижегородские, а главный ваш палач - князь Долгорукий. Не судьба мне была с ним в бою встретиться - вот у кого руки в крови! кричал я.

Меня стала бить нервная дрожь, а на глаза постепенно наплывал красный туман.

- Эх, жаль, что не добрался до вашего главного палача, - я стал подниматься с пола, но на меня бросились помощники палача.

- Всех вас надо с раската, как Прозоровского, а первыми - Долгорукого, Барятинского, Ромодановского и, конечно же, государя вашего! - я пробовал вырваться из цепких рук подручных, но судороги неожиданно скрутили моё тело, наполнили его болью и стали рвать на части.

* * *

Под Симбирском стояла грязная, дождливая осень. Господи, сколько времени я потерял напрасно возле его стен! Всё зря. Отступить не мог. Везде, где я был до этого, ко мне приходила победа, была свобода людям, настоящая воля! Воевода Милославский оказался хитрее прочих. Он надёжно укрылся за стенами Малого города на вершине горы. В центре Симбирска высился мощный кремль - толстые, рубленые стены с башнями по углам, большой запас пушечного зелья, съестных припасов. Воевода готовился с лета, ждал меня и надеялся на помощь воеводы Барятинского. Барятинский кружит под городом, выжидает - я никак не могу навязать ему бой, только короткие стычки. Он всегда уходит. Добить же его мне мешает неприступный камень за спиной - попал в клещи!

С народным войском было всё больше хлопот. Закалённых казаков, прошедших огонь и воду, было мало и явно не хватало. Крестьяне приходили и, немного повоевав, вновь уходили, шастали по лесам, жгли помещичьи усадьбы в своих волостях и, думая, что навсегда избавились от боярского ярма, на этом успокаивались. Уходили по ночам, низко поклонившись шатру, в котором спал батька-атаман. Утром на смену ушедшим приходили новые, вооружённые косами и дубинами. Сила при мне была большая и неуёмная, но совершенно не обученная ратному делу. Их сплачивала только ненависть к боярам и воеводам. У бояр была своя ненависть и страх перед осмелившимися взбунтоваться холопами. Ненависть сталкивалась с ненавистью, как волна с волной на морском берегу. Люди - всегда люди. Если бы мы оставались все вместе, держались друг за дружку, нас никакая сила не смогла бы перебороть. Поодиночке нас разбили, поодиночке переловили и поодиночке же стали вешать...

* * *

Чертёнок маялся у дверей, боялся подойти, а я, хмурый и злой, сидел на лавке в горнице, кутался в овчинный полушубок. Начало октября выдалось холодным, изба не топилась и кругом бродили ледяные сквозняки.

- Докладывай - нечего там топтаться! Выпей вина! - я кивнул на полную яндову, стоящую на грязном, неубранном столе.

Чертёнок несмело шагнул к столу, плеснул себе в чарку вина, выпил, вытер усы и выпалил:

- Бьём Милославского, батька!

- Уже месяц бьём! - процедил я сквозь зубы, чувствуя, как приливает к лицу кровь и где-то внутри начинает колотиться сердце от кипучей ненависти к обороняющемуся воеводе. - На кол посажу! - обещал я больше себе, чем казаку, расправу над воеводой. - Уже четыре раза штурмовали кремль и никакого толку. Надо его взять, Чертёнок - ещё несколько недель и под кремлём никого не останется, все разбегутся! - я схватил яндову и припал к терпкому монастырскому вину, вернул полупустой сосуд на стол и покосился на Чертёнка. - Крестьяне зимовать по домам разойдутся. Повязали нас крепким узлом бояре, никак не разойтись. Чьи люди ушли сегодня под Казань?

Чертёнок промолчал.

- Не любят крестьяне воевать на чужом месте - думают, что всех своих бояр уже победили. Не успеем взять кремль, на помощь Барятинскому подойдут люди Урусова и Долгорукого, - я поднялся, скидывая на лавку полушубок. Сегодня сам поведу людей на приступ.

- Нельзя тебе, атаман, там быть.

- Слишком бережёте своего атамана - бабой сделали, а не атаманом! - я снял со стены саблю, подвесил, поднял с лавки два пистоля и сунул их за пояс.