Вашингтон Ирвинг - Назад в будущее. Истории о путешествиях во времени (сборник)

Теперь это не был блеф. Я собирался исполнить то, что говорил. Я мог исполнить то, что обещал. Смысл моего вызова был так ясен, что понять его мог всякий. Даже самые тупые из рыцарей поняли, что им остается только сдаться. И они сдались. В течение ближайших трех лет они ни разу не доставили мне беспокойства, достойного упоминания.

Помните, что прошло три года. И посмотрите, какой стала Англия. Счастливой процветающей страной, чудесно изменившейся. Всюду школы и множество колледжей; несколько хороших газет. Появились даже писатели; среди них первое место занял сэр Дайнадэн-Шутник, выпустивший томик поседелых острот, которые были мне известны в течение тринадцати веков. Если бы он хотя бы изъял из него тот старый гнусный анекдот о проповеднике, я не сказал бы ничего; но он оставил этот анекдот. Я истребил книгу и повесил автора.

Рабство было уничтожено; все люди были равны перед законом; налоги взыскивались со всех, независимо от сословия. Телеграф, телефон, фонограф, пишущая машина, швейная машина, пар, электричество мало-помалу входили в моду. Два-три парохода плавали по Темзе, у нас было несколько паровых военных судов, начиналось паровое торговое судоходство; я собирался послать экспедицию для открытия Америки.

Мы строили несколько железнодорожных линий, и линия Камелот – Лондон была уже окончена и вступила в эксплуатацию. У меня хватило ума поставить дело так, что все должности службы движения считались высокими и необычайно почетными. Мой план заключался в том, чтобы привлечь на эти должности рыцарство и дворянство, заставить их работать и тем самым уберечь их от баловства. План отлично удался, и за каждую должность шла борьба между кандидатами. Кондуктором экспресса, отходившего в 4 ч. 33 м., был герцог; не было ни одного кондуктора с титулом ниже графа. Все это были славные ребята, но у всех у них было два недостатка, на которые мне пришлось смотреть сквозь пальцы: они не хотели снять с себя доспехи и прикарманивали плату за проезд – то есть обкрадывали компанию.

В стране не осталось ни одного рыцаря, который не был бы занят каким-нибудь полезным делом. Они и теперь разъезжали по всей стране из конца в конец, но уже в качестве распространителей полезных знаний; благодаря своей страсти и привычке к странствиям они стали лучшими разносчиками цивилизации. Ездили они, как и прежде, в латах, с мечами, пиками и секирами, и когда им не удавалось убедить кого-нибудь испробовать швейную машину, или музыкальный ящик, или проволочную изгородь, или подписаться на журнал общества трезвости, они просто устраняли строптивца и ехали дальше.

Я был очень счастлив. Дело постепенно шло к осуществлению моих давно намеченных планов. Таких планов у меня было два, и оба они были куда обширнее всех прежних. Один из них заключался в том, чтобы низвергнуть католическую церковь и на ее обломках построить протестантизм – не в виде государственной религии, а для желающих; второй же заключался в том, чтобы добиться декрета, вводящего после смерти Артура всеобщее голосование для всех мужчин и женщин или, на худой конец, для всех мужчин, умных и глупых, и для всех матерей средних лет, которые смыслят ведь все-таки не меньше, чем их сыновья двадцати одного года от роду. Артур мог прожить еще лет тридцать; сейчас ему было столько же, сколько и мне, то есть сорок лет, и я полагал, что за это время я без труда подготовлю наиболее деятельную часть населения к радикальной, но бескровной революции. В результате получится республика. Мне совестно, однако я должен признаться: во мне шевелилось недостойное желание стать первым ее президентом. Что поделаешь, и мне человеческое не чуждо.

Кларенс тоже мечтал о революции, но более умеренной. Он хотел республики без привилегированных сословий, но с наследственной королевской семьей во главе ее, вместо выборного главы государства. Он полагал, что у народа, уже изведавшего радость чтить царствующий дом, не следует отнимать этого удовольствия, иначе он захиреет и пропадет с тоски. Я же утверждал, что короли опасны. Он говорил: тогда возведите на трон котов. По его мнению, королевская династия из котов и кошек окажется вполне на месте. Пользы от них будет не меньше, чем от любой другой династии, знать они будут столько же, у них будут те же добродетели и те же пороки, та же склонность к дракам с соседскими царствующими котами, то же смешное тщеславие – а стоить они будут очень недорого. А «Божьей милостью Мурлыка VII, Мурлыка XI, Мурлыка XIV» звучит ничуть не хуже имени любого другого повелителя.

– Как правило, – сказал он на своем чистом современном английском языке, – коты гораздо нравственнее королей, и коронованные коты окажут самое благотворное влияние на нравственность народа, всегда склонного подражать своим монархам. А так как народ уже приучен чтить королевский сан независимо от его носителя, он будет чтить и этих изящных безвредных котов, тем более что очень скоро все заметят, что кот-король никого не вешает, никого не обезглавливает, никого не сажает в темницу, не совершает никаких жестокостей и несправедливостей. Тогда его начнут почитать и любить еще больше, чем почитают и любят обыкновенных королей. Весь мир будет с завистью взирать на нашу гуманную и деликатную систему правления, и царственные мясники внезапно начнут повсюду исчезать; освободившиеся вакансии будут замещаться котятами из нашего королевского дома; у нас будет кошачья фабрика, снабжающая троны всего мира; через сорок лет всей Европой будут править коты, и поставлять их будем мы. Настанет царство всеобщего мира, которому не будет конца… Мяу… ау… ау… мяу!..

Я думал, он говорит серьезно, и даже стал соглашаться с ним, пока он вдруг не замяукал; на мне чуть платье не лопнуло от смеха. Но Кларенс не умел быть серьезным. Он даже не знал, что это значит. Он изобрел вполне разумное усовершенствование конституционной монархии, но сам был слишком легкомыслен, чтобы оценить это. Я хотел обругать его, но тут вбежала Сэнди, обезумевшая от испуга; рыдания мешали ей говорить. Я обнял ее, успокаивая, лаская и упрашивая:

– Говори же, дорогая, говори! Что случилось?

Ее голова упала ко мне на грудь, и она еле слышно прошептала:

– Алло-Центральная!..

– Живо! – крикнул я Кларенсу. – Вызови по телефону королевского гомеопата!

Через минуту я уже стоял на коленях перед люлькой ребенка, а Сэнди рассылала слуг по всему дворцу. Я сразу понял, что случилось, – крупозное воспаление легких. Я нагнулся и прошептал:

– Очнись, деточка; Алло-Центральная!

Она медленно открыла свои нежные глазки и сказала:

– Папа.

Это меня утешило. Значит, она еще не умирает. Я послал за серным раствором, прокипятил инструменты, ибо, когда Сэнди или ребенок больны, я не сижу без дела, ожидая врача. Я умею ухаживать за ними, у меня большой опыт. Наша дочка большую часть своей жизни провела у меня на руках, и я умел ее успокоить и осушить ее слезы, даже когда мать не знала, что с нею делать.