Ринат Мусин - Любви все роботы покорны (сборник)

Эта простая, даже дурацкая мысль отрезвляет меня, и я сижу неподвижно, слушая, как приближаются шаги в коридоре, и считаю в уме: 2 478 913 плюс 3 358 602.

А потом входишь ты.

Ты входишь, прямой и спокойный, и глаза твои холодны. Ты останавливаешься рядом со мной, а я съеживаюсь, пряча между колен руки, как будто это они сделали что-то плохое.

– Так, девочка, – сказал ты медленно. Я подняла глаза. – Помнится, еще недавно я объяснял тебе, как нужно вести себя в обществе, тем более с друзьями мужа… Было или нет?

Машинальный кивок.

– И что, зря объяснял?

Я не ответила. Очень хотелось опустить глаза, но я знала, что хорошо умею умолять глазами.

Ты сел на стул.

– Пойми, малыш… – Твой взгляд чуть смягчился. – Ничего страшного не произошло. Андрей не обиделся. Для него это было скорее… забавно, что ли. Но я просто хочу понять: почему ты сказала ему «дурак»?

Я взорвалась:

– Да потому, что он и есть дурак! Я для него – как кукла, а спроси его, сколько спутников у Юпитера, он и не ответит! А я вчера выучила наизусть радиусы орбит всех спутников Юпитера, и Сатурна вдобавок!

Ты подпер голову рукой и расхохотался… Действительно, я сказала смешно.

– Да с чего же, – отсмеявшись, сказал ты, – с чего ты решила, что он считает тебя куклой?

– А что, не видно? Он ведет себя со мной, как с пустым местом! Смотрит на меня, улыбается, но в голосе что-то такое… даже не знаю, как сказать. Словно делает одолжение, что со мной говорит…

Ты поднялся. И сказал спокойно:

– Да, я тоже это заметил.

Отошел к другому окну; глядя в сад, проговорил:

– Бывают люди, которым трудно побороть в себе предрассудки. При этом они все же остаются хорошими людьми. Я поговорю с Андреем. Он постарается.

Молчание. Я прошептала робко:

– Скажи…

– Ну?

– Это тот самый приятель… который посоветовал тебе завести меня? Тот самый, у кого живет прозрачная девочка?

Пауза.

– Или, может, другой, у кого девочка-с-пальчик? На столе в картонном домике?

Ты обернулся:

– Хватит.

Прошелся по комнате; остановился рядом со мной и спросил очень просто:

– Как ты думаешь, чего ты заслужила?

Я закусила губу. Сердце провалилось куда-то вниз.

– Того же, что и всегда, – проговорила нехотя.

– Сильно или слабо?

– Средне.

– Тогда ложись.

Я послушно слезла с подоконника и направилась к кровати.

– Слушай, – сказал ты уже почти ласково, когда я стянула с себя брюки и привычно легла животом вниз, – что с тобой случилось в последнее время? Ты стала какая-то нервная.

Я повернула голову набок, чтобы взглянуть на тебя – ты стоял, небрежно прислонившись к дверце шкафа. Мне вдруг мучительно, щемяще захотелось плакать, и я попросила, всхлипнув:

– Отпусти меня полетать.

Чуть скрипнула дверца.

Ты сделал шаг к кровати и, помедлив, тихо спросил:

– Разве я редко отпускаю тебя? Три раза в неделю. Не реже, чем прежде. Ты же знаешь, что чаще нельзя. Если чаще, ты будешь забывать обо всем. Ты разучишься быть человеком.

– Да, – сказала я, отчаянно, глубоко вздохнув. – Да.

– Тогда в чем же дело?

Не дожидаясь ответа, ты отворил шкаф и достал ремень.

– Расслабься.

Приблизился, похлопывая себя сложенным вдвое ремешком по колену.

– Ты б еще голой к нам вышла… как прежде, когда любила ходить по дому без одежды. Дурочка…

Боль обожгла тело.

После третьего удара я издала то ли стон, то ли писк – намеренно, в расчете на снисхождение. Удар, еще удар.

– А говорила – средне, – заметил ты насмешливо. – Переоценила свои сегодняшние силы… Терпи, мой друг, терпи.

Я вцепилась руками в покрывало. Мне не хотелось боли. Мне так мучительно, зверски не хотелось сейчас боли! Даже если она на самом деле слабая… я ведь знала это, но нервы, нервы!

Я уже плакала, не сдерживаясь, когда ты отбросил ремень и присел рядом со мной на кровать.

– Ну что ты, маленькая… Перестань. Ведь не было же по-настоящему больно…

Повернувшись на бок, я притянула колени к подбородку. Сказала:

– Я так боялась…

– Чего?

– Что ты сильно меня накажешь.

– Глупая моя… Разве я могу тебя обидеть?

Ты привлек меня к себе – я уткнулась лицом тебе в грудь – и принялся мягко, но по-хозяйски ласкать пострадавшее место. Жар от твоих рук волнами расходился по телу. Не только руки – сам ты был горячий, и запах пота одурманивал.

Тревожно вздрагивала мягкая и влажная пустота внутри меня; твоя рука сдвинулась от ягодиц дальше, туда, где все тоже увлажнилось, и начала действовать там. Сладкая, страшная тревога усилилась в тысячу раз, и я закричала, словно от боли.

Это так нестерпимо. Так пронзительно. Так опьяняюще. Когда ты стягиваешь с меня одежду и ласкаешь. Нет, это не называется просто ласка. Твои сильные, безошибочные руки проходятся по всему телу, от шеи до кончиков пальцев на ногах, не оставляя ни миллиметра. Когда твой язык и мой сплетаются, вытворяют что-то немыслимое, когда ненасытный кусок твоей плоти, жестокий, обжигающий, вторгается в мою пустоту, и с каждым движением – вперед – назад, вперед – назад – все больше и больше терзает меня, выворачивает наизнанку…

Это так беспощадно – это такая боль – я так все это люблю!

А потом мы лежим, измученные, и пытаемся болтать обо всяких пустяках, но сил на болтовню уже не хватает, и я тихо засыпаю у тебя на груди.

Я – не человек. Точнее – не совсем человек. Я – такое особое искусственное существо, в котором очень много от человека, но не все.

Я очень сообразительна и с легкостью запоминаю много разной информации, куда больше, чем обычный человек. Но у меня не идеальная память, в отличие от компьютера. Я способна иногда рассуждать здраво и обстоятельно, как машина. Зато очень впечатлительна и часто готова плакать или приходить в восторг из-за каких-нибудь пустяков. И мне кажется порой, что я совсем, совсем не сообразительна, когда дело касается быта и отношений между людьми – короче, всего того, к чему люди привыкли больше, чем к умным книгам. Людей боюсь и почти никогда с ними не вижусь, кроме тебя.

Ты придумал меня такой, какая я есть, с моей детскостью – я ведь совсем дитя, – с моей беспомощностью, и нервностью, и привычкой от всего впадать в отчаяние и во всем полагаться на тебя. Ты решил, что я такой тебе и нужна, раз уж у тебя умерла жена, и ты захотел отдать себя чему-нибудь полностью, без остатка, чтобы не было никаких лишних мыслей.

Ты придумал меня, когда твой друг посоветовал тебе обратиться в компанию по производству созданий вроде меня, и в той компании тебе объяснили, что можно самому сочинить для себя существо. Ты решил, что я должна быть такой же, как человек, – с женским телом, по-человечески болезненным и уязвимым, – но только уметь летать и делать разные необычные мелочи.