Юрий Брайдер - Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками

Кем-то загодя предупрежденный Козленко встречал караван по всем правилам — цветами, музыкой и хлебом с солью. Мурзатая девчонка, неизвестно чья, но явно не хозяйская дочка, размахивала букетом тусклых бумажных тюльпанов. Старик карликового роста бряцал на самодельной кобзе. Жена Козленко держала на расписном рушнике свежевыпеченный крендель. Сам хозяин, скинув шапку и утирая усы, готовился заключить главу делегации в объятия. За спинами встречающих дымилась труба беленькой хатки и радостно скалились недавно смазанные жертвенным салом идолы — Бульба, Мазепа, Махно.

Узрев встающего с передовых нарт министра распределения, сильно подслеповатый Козленко широко улыбнулся, вытащил из рукава какую-то бумагу и строевым манером отбил три шага вперед. Рапорт его выглядел так:

— Дорогой Сила Гораздович! — Еще более широкая улыбка и взгляд в бумажку. — Разрешите! Мне! — Улыбка уже до ушей и снова взгляд в заветную бумажку. — Вас!! Поцеловать!! — Еще три шага вперед и жаркие объятия.

Здесь только Козленко понял, что допустил ошибку. Субтильного Силу Гораздовича Попова никак нельзя было спутать с почти квадратным, семипудовым Шишкиным. Отшатнувшись, Козленко приставил к левому глазу какую-то стекляшку — не то монокль, не то лупу без ручки — и грязными словами обругал своего анонимного информатора.

— Ничего-ничего, — попытался успокоить его несколько смущенный Шишкин. — Я здесь как раз и представляю особу соратника Попова, который в силу объективных причин…

Однако Козленко, махнув рукой, уже уходил прочь. Министр распределения, впрочем, как и все остальные министры, был для него тоже самое, что пустое место. Однако домочадцы губернатора были настроены более дружелюбно. Хлеб-соль был вручен Шишкину, и тот, жадно откусив кусок от калача, остальное засунул себе за пазуху. Соль была выброшена — чего-чего, а этого добра в государстве хватало с избытком. Букет тюльпанов положили на грудь министра здоровья, что окончательно сделало его похожим на покойника. Затем экспедиция не мешкая двинулась к рубежу — сбор дани был мероприятием настолько ответственным, что ради него можно было пренебречь не только отдыхом, но и обедом.

На обоих концах протоптанной в снегу черты полыхали жаркие очистительные костры, а в сотне шагов от них, уже на вражьей территории стояло странное сооружение, отдаленно похожее на огромные закрытые нарты. От его железных ребристых полозьев в тундру уходили два глубоких следа. Чтобы тащить такую громадину, понадобилось, наверное, целое стадо оленей, однако сведущие люди поговаривали, что она загадочным образом способна двигаться сама по себе, а при этом еще ревет, как разъяренный медведь, и плюется синим дымом. Впрочем, рассуждать на эту тему считалось дурным тоном. Мало ли какую пакость могут придумать полоумные супостаты и лиходеи. Может, это мираж, а может, и нечистая сила. Тем временем от самоходных нарт отделился человек в странной одежде, сшитой не то из крашеной в ярко-голубое змеиной кожи, не то из здоровенного рыбьего пузыря. За собой он волок по снегу объемистый мешок.

— Хоть бы подсобили, кореша, — жизнерадостно сказал он, останавливаясь у черты.

Пряжкину показалось, что он где-то уже видел это лицо с широко расставленными задорными глазами и красиво вырезанным ртом.

— Стой! — гаркнул Шишкин. — Не пересекать рубеж!

— Стою-стою, — примирительно сказал хозяин самоходных нарт. Было ему от силы лет двадцать, а может, и того меньше.

— Что в мешке?

— Лекарства.

— Высыпай. Будем проверять.

— Эх! — огорчился парень. — Значит, опять все сначала.

— Не твое дело, — осадил его Шишкин, оглядываясь в сторону каравана.

Министра здоровья уже сняли с нарт и под руки вели к месту приема дани. Сортировка лекарств была его обязанностью, поскольку под их видом враг мог подсунуть любую гадость. Некоторые давно испытанные средства вроде йода и касторки проходили контроль беспрепятственно, все другие подвергались тщательному и придирчивому изучению.

Официально министра называли Разумником Сидоровым, но он отзывался и на кличку Упырь. Свою нынешнюю должность он получил не по наследству, как все другие, а по указанию коллегии волхвов. Его предшественник скоропостижно скончался от чрезмерной дозы лекарства под названием "морфий", которое он регулярно принимал как средство против облысения, и при этом не оставил после себя преемника. Поскольку Сидоров неизвестно откуда знал всякие ученые слова (из-за чего, кстати, находился под постоянным надзором министерства бдительности), он оказался самым приемлемым кандидатом на должность министра здоровья.

— Принимай лекарства. Да только с полным вниманием, — наставительно сказал ему Шишкин. — Если какую-нибудь дрянь по ошибке возьмешь, сам же ее потом и жрать будешь.

Из пестрой кучи пакетов, коробочек и бутылей Сидоров трясущейся рукой извлек упаковку каких-то пилюль и по слогам прочел: — Ан-ти-би-о-тик… — Немного подумав, он не вполне уверенно объяснил: — "Анти" на научном языке обозначает против… А "био" — жизнь… Значит, какое-то снадобье против жизни. Яд, наверное…

— Яд нам без надобности, — сказал министр распределения. — Кидай в огонь.

— Слабительное, — министр здоровья уже рассматривал со всех сторон другой пакет. — Это, надо думать, средство для помощи ослабленным людям.

— Нужное лекарство. Оставляй. Будешь давать больным и раненым.

— Валидол, — Сидоров задумался. — Скорее всего, это означает "валить долу". То есть, сбивать с ног. Наркотик какой-то.

— Прочь его! Пусть они свои наркотики сами глотают, извращенцы.

— Горькая соль.

— Горькая соль не нужна. Обыкновенной некуда девать.

— Люминал. Чтобы это могло значить? Люм… Люм… Это что-то связанное со светом. Может, от него в глазах светло становится. Скорее всего средство против сна.

— Для караульных в самый раз подойдет. Одобряю.

— Пирамидон. Ну, это понятно… От слова "пиро" — огонь. Для согревания организма.

— Для согревания организма лучшего средства, чем спирт, нет. Выкидывай.

— Бесалол.

— Чур меня, чур! Никаких бесов! В огонь немедленно! Только руки себе испоганишь!

— Свечи глицериновые.

— Ну-ка, покажи. Что-то уж больно мелковаты. Попробуй зажечь.

— Не горят, едрена мать…

— Кидай в огонь. Нам такого дерьма не надо.

— Что же вы делаете! — крикнул парень, как раз в этот момент притащивший к рубежу второй мешок. — Эти штуки ведь не для освещения.

— А для чего? — поинтересовался любознательный Сидоров.

— Их в задницу положено засовывать.

— Ну вот ты и засунь, — хладнокровно сказал Шишкин, отправляя в огонь всю партию глицериновых свечей.

Все лекарства, названия которых не поддавались расшифровке, были также преданы сожжению. С уцелевших пузырьков содрали этикетки, а из пакетиков и коробок извлекли инструкции. Любая печатная продукция, вне зависимости от ее назначения, не допускалась в пределы государства.