Юрий Брайдер - Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками

Внезапно старый комолый олень, шедший в упряжке коренным, вскинул морду и тревожно всхрапнул. Слева и справа от каравана из темноты вылетели две стаи лохматых приземистых хищников. Внешне звери напоминали крупных собак, но все их повадки были чисто волчьими. Молча, без шума и лишней суеты, они тугой петлей охватывали караван, лишь изредка посверкивая на людей холодными, беспощадными глазами.

Это был один из заградительных отрядов, охранявших рубежи государства от нарушений как извне, так и изнутри. Одичавшие, скрестившиеся с волками псы постоянно крутились вокруг человеческого жилья. Изредка получая на корм туши павших оленей, мародерствуя на свалках и кладбищах и беспощадно расправляясь со всеми, кто в одиночку или небольшой группой (то есть без ведома властей) пытался покинуть город. Иногда в голодные зимние месяцы собаки уходили в глубь тундры, но всегда возвращались обратно.

Намерения псов были очевидны, но нападать в открытую они не решались — уж очень многочисленной была экспедиция. Вожаки сдерживали стаю, выжидая удобный момент. Погонщики, продолжая понукать перепуганных оленей, разбирали оружие. Тут только Пряжкин вспомнил, что его алебарда осталась в Пашкиных санях.

— Держи шест, — он передал Наташе хорей. — И не смей слазить с нарт. Я мигом вернусь.

Обгоняя одну упряжку за другой, он побежал в голову колонны. И в тот же момент псы бросились в атаку. Тактика стаи была проста — зарезать или ранить как можно больше оленей и, когда караван, бросив их, уйдет вперед, без помех нажраться теплого мяса. Люди рассматривались как второстепенная добыча.

Будь во главе экспедиции многоопытный Сила Гораздович Попов, он, несомненно, подал бы команду остановиться и организовать круговую оборону. Министр распределения, знакомый с волкособаками только через шубы и малахаи, производимые из их шкур, продолжал гнать вперед. Псов лупили хореями, рубили топорами, кололи пиками, однако и караван нес потери. Поливая снег кровью из разорванного горла, рухнул олень. Придавив погонщика, перевернулись нарты. Две упряжки столкнулись и, запутавшись сбруей, встали поперек тропы.

— Не сворачивать! — крикнул Пряжкин. — Держаться всем вместе!

Но было уже поздно — караван развалился, рассыпался по тундре во все стороны, и псы могли без помех выбирать самую удобную добычу. Вырвав у кого-то из рук секиру, Пряжкин бросился назад.

Кто-то рванул его сзади за ногу, чуть повыше коленного сгиба. Обернувшись, Пряжкин увидел, что на нем повисла худая черная псина, вся покрытая грязной ледяной коростой. Голод понуждал ее немедленно вырвать из человека кусок вожделенной плоти, но прокусить толстые ватные штаны было не так-то просто. Рубить назад было весьма неудобно, но с третьего раза Пряжкин все же достал собачью голову лезвием секиры. Два пса, уже собравшиеся было наброситься на замешкавшегося человека, мигом изменили планы и вцепились в еще трепыхающееся тело своего товарища. Вылетевшая из темноты упряжка без погонщика тут же сбила Пряжкина с ног.

Пробыл он без сознания минут пять, не больше, однако успел вмерзнуть в лужу крови, оставшуюся от собак. Рядом никого не было. Где-то слева орали люди и рычали псы. Нашарив секиру, Пряжкин вскочил и оглянулся.

"Где Наташа, — подумал он. — Ведь пропадет же одна! Никогда себе этого не прощу!"

Пригнувшись, чтобы лучше видеть следы на снегу, он побежал в сторону противоположную той, откуда слышались голоса людей и псов. Отпечатки человеческих ног, собачьих лап и оленьих копыт уходили во всех направлениях. Дважды он натыкался на агонизирующие тела псов, а однажды налетел на то, что осталось от ездового оленя — полуобглоданная голова, пара копыт, клочья шерсти и раздробленные хребтовые кости.

— Наташа! — рискуя застудить легкие, орал он через каждые десять шагов. — Наташа!

Следов становилось все меньше и меньше, и Пряжкину, чтобы охватить поиском как можно большую территорию, приходилось бежать зигзагами. Он уже перестал надеяться на удачу, когда наткнулся наконец на отпечаток узкой остроносой подошвы с глубоко вдавленным каблуком. Этот след мог принадлежать только Наташе. Вот она бежала, вот шла, вот присела отдохнуть, вот снова побежала, вот ее путь пересекла цепочка крупных собачьих следов. Впереди что-то вспыхнуло несколько раз, словно человек пытался закурить на ветру, затем донесся приглушенный короткий треск, сразу же перешедший в дикий всхлипывающий визг умирающего зверя.

— А-а-а! — заорал Пряжкин, ускоряя бег. — За-а-арублю! Распотрошу к чертовой матери!

Наташа стояла, прислонившись спиной к заснеженному валуну, а возле ее ног билась, извивалась змеей и колотила лапами смертельно раненная собака. Еще три пса, хоть и слегка озадаченных, но отнюдь не перепуганных, полукругом расположились перед ней. Появление Пряжкина псы вначале не восприняли всерьез, что стоило жизни одному из них и послужило хорошим уроком для остальных. Ноги у Наташи сразу подкосились, и она села на снег, предварительно отбросив далеко в сторону что-то маленькое и блестящее.

— Что с тобой? Ты цела? — бросился к ней Пряжкин. — Все нормально?

— Нормально, — прошептала она. — Вот только ног не чувствую…

Пряжкин присел рядом и стянул с нее правый сапог. Узкая, с крутым подъемом ступня была такая же холодная, как и снег вокруг.

— Больно? — он содрал тоненький белый носок и ущипнул за подошву.

— Нет…

Пальцы с окрашенными ногтями были как сосульки — кажется, дерни резко, отвалятся. Наташа сама уже не могла пошевелить даже мизинцем. Пряжкин выхватил из внутреннего кармана фляжку со спиртом, плеснул его на ладони и принялся грубо, изо всех сил тереть ступню.

— Сейчас, сейчас, — бормотал он. — Потерпи немного.

Опомнившись, он разул ее левую ногу и засунул по колено себе за пазуху, под нательную рубашку. Едва-едва светало. Лишь тяжелое, прерывистое дыхание Пряжкина нарушало тишину вокруг. Неяркий и скудный, стертый белизной вечных снегов мир был пуст, равнодушен и непоколебим. Человеку не было в нем места, точно так же, как в открытом космосе или в глубинах океана.

— Ой, — тихо вскрикнула Наташа. — Колет…

— Это хорошо, хорошо…

Уже не доверяя своим огрубевшим рукам, Пряжкин коснулся порозовевшей ступни губами и почувствовал под тонкой кожей пульсирующее тепло. Внезапно утратив над собой контроль, он впился ртом в эту хрупкую, маленькую ногу и принялся целовать, кусать, почти грызть ее.

Появившийся спустя полчаса Пашка так и застал их: Наташа сидела на снегу, откинув голову и полузакрыв глаза, а Пряжкин, стоя на коленях, мял, целовал, отогревал своим дыханием ее ступню, на этот раз уже левую.

— Ну, привет, — сказал комендант, слезая с нарт. — Куда это вы подевались? Все уже собрались. Только вас ждут…