Евгений Филенко - Пламенная кода

– Как тихо, – сказала Клэр. – Я ничего не слышу. Ничего не происходит?

– Мы слишком далеко ушли, – ответил Оберт. – Если что-то и происходит, лес гасит все звуки.

– Долго нам еще идти?

– Пока хватит сил.

– Почему мы никого не встретили?

– Похоже, все остальные отправились в другую сторону.

– Значит, скоро мы обойдем весь наш мир и столкнемся нос к носу?

– Точно, – засмеялся Оберт. – Наш мир замкнут сам на себя. Как и все прочие миры. Только Земля имеет форму неправильного шара, а этот мир устроен по Демокриту.

– Плоский?

– И круглый…

В их малосодержательную беседу неожиданно вмешался бородатый молодой человек Луи Бастид, который молча плелся неподалеку. В прежней жизни он был художником и поначалу остро переживал невозможность рисовать, но затем неплохо сублимировался какими-то страховидными инсталляциями из подручных материалов, которые у окружающих вызывали сочувственный интерес, а у эхайнов, по простоте душевной представления не имевших об актуальном искусстве, – неподдельную оторопь.

– Библия утверждает, что мир плоский и четырехугольный, – сообщил он. – Это во-первых…

– В того, кто назовет этот мир библейским, я первым брошу камнем, – сказал Оберт. – Или чем придется.

– … а во-вторых, что-то не так с Россиньолем.

К тому следовало быть готовым. Россиньоль изначально расценивался как слабое звено. Он сидел прямо на земле, уперевшись кулаками в траву, чтобы не завалиться вперед, лицо его побагровело, а челюсть свирепо выпятилась.

– С меня хватит, – просипел он, завидя обступивших его товарищей. – И не нужно меня трогать! – добавил он сварливо, когда Жанна Мартино опасливо коснулась его плеча смуглой своей лапкой.

– Вы ведь не собираетесь закатывать истерику, Давид? – спросил Оберт с плохо скрываемым отвращением.

– Нет. Не хочу портить вам бенефис. Вы ведь у нас тут спаситель человечества… заварили всю эту кашу… вот и спасайте дальше тех, кто желает быть спасенным. Под вашим присмотром. Но меня увольте.

– Прекратите, Давид, – строго сказала Клэр. – Как вам не стыдно? Вы мужчина, вы вдвое старше меня…

– Я вдвое старше вас всех вместе взятых, – сказал Россиньоль плачущим голосом. – Это фигура речи, но вы все мне страшно надоели. Мне все давно уже надоело. Я хочу, чтобы это закончилось. И для начала хочу перестать бессмысленно передвигать конечностями. И вообще совершать бессмысленные потуги к бессмысленной активности.

– Мне тоже все надоело, – сказал Оберт сквозь зубы. – И ваше нытье в том числе. Но мы не можем вот так взять и бросить вас.

– Потому что вам поручили отвечать за мое благополучие? Кто, командор? Я старше его, я освобождаю вас от ответственности. Тоже мне судьба – полагаться на такого субъекта, как вы, неудачливый психолог и несостоявшийся наставник молодежи…

– Когда все закончится, мы обсудим с вами мои карьерные вехи, – изо всех сил сдерживаясь, обещал Оберт. – Обещаю ничего не скрывать. А теперь перестаньте валять дурака, поднимайтесь. На вас дети смотрят.

– И пусть смотрят. Им тоже предстоит однажды состариться и утратить всякий интерес к жизни… особенно в таком утомительном окружении. Если, конечно, у них будет шанс состариться…

Клэр Монфор, закусив губу, вдруг опустилась на траву рядом.

– Что это значит? – спросил Россиньоль, несколько опешив.

– Так, стоп! – запротестовал Оберт. – Что за манифестации? С двумя мне не справиться!

– Я тоже устала, – кротко заметила Клэр. – Мы немного отдохнем, успокоимся и все двинемся дальше. Правда, Давид?

– Ни черта не правда… – одышливо ответил Россиньоль, хотя в его голосе не чувствовалось прежнего напора.

Детишки с веселой готовностью обсели его, словно гигантский гриб в песочнице, и он даже не сопротивлялся.

– Вы компания саботажников, – обреченно сообщил Оберт. – И черт с вами. Все садитесь и отдыхайте, а я останусь на ногах, и пусть вам будет стыдно, что вы такие слабаки, а я, самый мягкотелый и бесхарактерный, буду проявлять совершенно не присущую мне твердость и волю к спасению…

Он замолчал, открыв рот.

Его как холодной волной окатило с головы до ног.

– Что-то не так? – полюбопытствовала Клэр.

Проследила за его взглядом… и очень, очень медленно поднялась, нащупывая его руку.

В двух десятках шагов, у самой кромки леса, стоял эхайн. Огромный, в черном от сажи скафандре с откинутым за плечи шлемом, без единой эмоции на закопченном мокром лице, он напоминал динозавра, восставшего из миллионолетней могилы. Чудовищный раструб его оружия был поднят, нацелен и готов убивать.

Люди. Много людей. Они стояли молча, образуя тесный круг, пробиться сквозь который было непросто. Красноликие страховидные нелюди в латах безучастно торчали чуть поодаль, рассредоточившись вдоль леса.

– Я уж как-нибудь здесь, в стороночке… – осторожно пробурчал мичман Нунгатау и сгинул, словно в воздухе растворился.

– Пропустите нас, – не потребовал, а скорее попросил капрал Даринуэрн, избегая встречаться взглядом хотя бы с кем-нибудь.

На него смотрели без ненависти, но в то же время и без особенного тепла. На Севу не смотрели вовсе, хотя он был явный эхайн, и притом совершенно незнакомый.

Люди все же расступились, образуя узкий проход. Тони сразу оказался впереди; по его искаженному лицу текли слезы, которых он не замечал. Он вообще не замечал ничего и никого, не отвечал на сочувственные прикосновения, не ловил знакомых взглядов.

– Ну вот… – неопределенно обронил Руссо и остановился, не доходя до свободного пространства внутри человеческого окружения нескольких шагов.

Капрал Даринуэрн тоже поотстал. Ему было необычайно тоскливо, словно он только что побывал на том свете и вернулся.

– Позвольте мне, – сказал он, ни к кому не обращаясь.

Люди, оказавшиеся рядом, ни слова не говоря, подались назад. Человека по имени Ланс Хольгерсен он знал, знал и остальных, но странные, непроизносимые имена вдруг напрочь вылетели у него из головы. «Скоро мне совсем не понадобится помнить чьи-то имена, – подумал капрал Даринуэрн, – вот только имена своих парней, которые сберегли свою честь, я буду помнить сколько смогу», – и сел где стоял, обхватив голову руками.

Тони наконец протиснулся в первый ряд и увидел отца. Юбер Дюваль лежал на черной пожухлой траве, закрыв глаза и покойно сложив тяжелые бледные руки на груди. Кто-то позаботился, чтобы придать ему подобающую позу, а заодно и прикрыть смертельную рану. Жозеф Мартино и Эрнан Готье были здесь же, в таких же умиротворенных позах. Лицо четвертого – это был командор Томас Хендрикс, – было прикрыто чьим-то шейным платком. Командор был весь изрешечен выстрелами; возможно, уже по мертвому по нему продолжали стрелять.